Школа – это тюрьма

– Димуля, добрый день. Почти уже вечер спускается за окнами. Я поймал себя сейчас на мысли, что я еще никогда не брал интервью у Дмитрия Гордона. И для меня сегодня знаменательный день. Потому что это впервые. У меня еще такого не было. Ну, и для тебя сегодня знаменательный день, потому что у тебя берет интервью Дмитрий Гордон.

– Только хотел сказать.

– Я прочитал твою мысль. В общем, у нас раздвоение личности получается. Во-первых, я благодарен тебе, что ты согласился на это интервью. Во-вторых, я хочу у тебя спросить для начала разговора: вот с какого времени ты себя ощущаешь? Твои самые первые воспоминания, когда тебе сколько лет было?

– Три года.

– Поздновато.

– Ну, может быть, и раньше.

– Что ты помнишь? Какое воспоминание у тебя сохранилось об этом времени?

– Ну, было небо выше, трава зеленее…

– Звезды были ярче.

– Звезд не видел: спал тогда по ночам. Я помню Чкаловский парк очень отчетливо, возле которого я тогда жил. Помню немножко Белую Церковь. Помню, как мы гуляли на Крещатике. И помню, как в гости однажды должен был прийти дядя Феликс. Я почему-то очень радовался, хотя я не знал, кто это, и вообще не помнил, как он выглядит.

– Ты еще не знал, что он много ест.

– Не знал. Но имя веселое – и мне казалось, что это будет празднично. Поэтому очень ждал. Примерно такие воспоминания.

– У тебя в детстве был кот Герцог.

– Да. По-моему, он был позднее немного.

– Ты его называл Гейцог. Он был очень большой. И ты его страшно мучил.

– Да. Я знал, что будет этот вопрос, кстати.

– Я не знал, какой будет вопрос. Я себе не выписывал вопросов никаких. Я просто говорю с тобой о жизни. Но кота Герцога забыть трудно. Почему ты его так мучил? Ты его разрывал, я помню. Ты голову отдельно пытался, туловище отдельно как-то… Он от тебя прятался, он убегал, а ты все не унимался. Что это было?

– Ну, ты меня сейчас выставишь живодером. У меня потом проблемы в будущем могут быть по этому поводу. Я его на самом деле не так и мучил. Просто когда гости приходили, я показывал фокусы с ним. Я знал, например, что если его спрятать в корзинку и накрыть платком, потянуть за хвост, он там перевернется. И потом я открывал платок – и опа! – фокус. Но я не помню, чтобы я сильно его прямо так, до изнеможения, мучил. Разве что я мог ему мстить иногда, когда он меня больно царапал пару раз.

– Ну, кота решили отдать. Тебе сказали, что он поехал учиться…

– В цирковое училище, да.

– Да. Ты поверил в это?

– Я как-то не подумал, что в цирке нет котов.

– Ты думал, он будет дрессированным котом, – да?

– Может, единственным в своем роде. Я не знаю. Я вообще тогда играл в приставку. Я помню, приехала женщина – забрала его. И я как-то даже с ним не попрощался особо. Потом, когда уже я закончил, отложил – говорю: «Где Герцог?» Говорят: «Забрали уже». Я начал плакать тогда, мне жалко так стало…

– Расстроился, да?

– Да, да.

– Ты испытываешь угрызения совести? Во-первых, за то, что ты так мучил Герцога, а во-вторых, за то, что ты с ним не попрощался.

– Да. Вообще интересно, сколько он прожил. Наверное, его уже нет. Но…

– Но память о нем…

– Память о нем жива, да.

– Тебя греет.

– Да, да. Хороший был кот все равно. Жалко.

– Скажи: у тебя было счастливое детство?

– Да.

– В чем заключается счастье для тебя в детстве твоем?

– У меня была хорошая компания с детства. Со многими я поддерживаю дальше отношения. Лет с трех-четырех, как мы в парке тогда собирались с ребятами, устраивали войнушки с мечами, туда-сюда, – как минимум с пятью-шестью из этих людей я сегодня дальше общаюсь.

– Ну, немало.

– Да, да. В возрасте четырех-пяти лет все было вообще шикарно. До школы – отлично. Днем можно было выйти на улицу, потом я приходил домой, обедал, смотрел мультики. Тогда только «Новый канал» запустился, я помню. Шел «Том и Джерри» в 3 часа дня. Тоже, кстати, три года было, я помню точно. Меня садили за небольшой столик – я смотрел мультики. И знал, что «о, сейчас посмотрю – и пойду опять на улицу. Интересно, кто там будет. Интересно, кто что принесет».

– А что приносили?

– Приносили много всего разного. Приносили и какие-то машинки, и конструкторы, и мечи – и все, что хочешь. Я, правда, особо своего никогда не брал: мне не нравился песок потом на вещах. Все начинают возиться в песочнице туда-сюда… Но это хорошие воспоминания. Вот особенно до школы. Потом: с первого класса…

– Что случилось в школе? Расскажи.

– Школа – это тюрьма.

– Все-таки?

– Да, это тюрьма. Это лишний стресс, переживания. Ну что? Сидишь в здании. Вначале, там, по четыре урока, по шесть было. Это еще терпимо. Но потом все больше и больше. И уже как-то не остается ни времени, ни энергии на другие вещи.

– В школе тебе не нравилось?

– В самой первой – нравилось.

–То есть это зависело от школы?

– Да, да. Вот 38-й лицей… Я же до третьего класса ходил туда. А потом какая история была? У меня же с английским было плохо. У нас учительница была такая себе.

– И ты пошел…

– Не я пошел – меня пошли. Вы меня отправили в британскую школу. За Ростиком. Мне там не нравилось.

– Там были хамы.

– Мы когда туда вошли, между прочим, я почувствовал запах дохлой крысы и про это вам сказал. Вы говорите: «Нет, нет никакого запаха. Это тут новое здание».

– Оказалось…

– Там крыса зарыта. Ну, я не знаю наверняка. Это так, образно. Но затхлое место. До сих пор вспоминаю – мне иногда кошмары снятся оттуда.

– Минуточку. Я вынужден прерваться. Вот сидит Ростик. Ростик, там была зарыта крыса?

Ростислав Гордон (за кадром): Я сижу, ржу.

Дмитрий Гордон – младший: Ты помнишь этот запах?

Ростислав Гордон: Нет, конечно. О чем ты?

Дмитрий Гордон – младший: Ну, я же не могу одним быть. Она же не в носу у меня была.

Ростислав Гордон: Какая крыса?

Дмитрий Гордон – младший: Ну, запах дохлой крысы. Примерно такой же запах был в старой редакции, кстати.

– Скажу тебе по секрету: там тоже была зарыта крыса. Причем та же самая.

– Но там мне нравилось гораздо больше, чем в британской школе. Там, помимо крысы, были хамы, да.

– Дети-хамы были?

– Да. Ну что это такое? Я пошел в третий класс – и я слышу маты отовсюду. В третьем классе. Мне это очень не нравилось. И мне не нравилось то, какое лицемерие там царило. Потому что все такие хорошие были при своих мамах, папах, при учителях… И когда мне в пример ставят какую-то девочку: «Вот посмотри, какая хорошая… Она так хорошо учится…» А потом она на перемене выходит и такие слова говорит… У меня вообще уши заворачивались от такого.

– Ты был культурным мальчиком.

– Мне это не нравилось. Это как-то неправильно было, неестественно. Это было неправильно.

---

---

– И что, вот пока ты учился в британской школе, тебе все не нравилось?

– Мне жутко не нравились очень многие моменты. Я протестовал, кстати, тогда. Я помню, в четвертом классе особенно. Я приходил домой, и меня мама спрашивала, как прошло, – я говорю: «Плохо». Даже если оно было не очень плохо, я все равно говорил: «Плохо». Потому что в целом оно в итоге складывалось в не очень хорошее ощущение. А потом был такой мистер Риган, как сейчас помню. Это деспот, тиран. Девять классов сделал в… Это был то ли четвертый, то ли пятый класс. Девять классов. Ну я выходил в 5 часов вечера из школы…

– Девять уроков, наверное?

– Девять уроков, да. Ну, класс – я урок имею в виду. Кому это надо? Потом отменили, конечно. Это не очень все прижилось, видимо. Потом они сделали эту форму, которая сильно кололась тоже. Ну просто минус на минусе. Ну зачем?

– Крыса зарыта была, форма кололась, девять уроков…

– Да. Цены кусались.

– Ну, это уже…

– Меня это тогда не заботило, но сейчас я уже…

– Это уже мой вопрос был – про цены.

– Мне жалко просто. Это ж столько всего можно было…

– Они не просто кусались – они больно кусались.

– Да, да. Оно того не стоит. Я поддерживаю сейчас связь ровно с одним человеком оттуда. И то – он из параллельного класса. Мы встретились в Лос-Анджелесе. Кстати, он прилетал недавно. И он мне тогда озвучил цены. И я в шоке был – я не мог поверить. Он говорит: «Не, ну спроси». Так и было.

– То есть от школы хороших воспоминаний у тебя практически не осталось?

– От британской – точно нет. Только несколько.

В детстве я хотел стать режиссером кино

– Кем в детстве ты хотел стать?

– Режиссером.

– Театральным, кино?

– Кино.

– Почему?

– Снимался твой клип «С Новым годом»…

– Да. В котором ты принимал участие.

– Да. И я увидел женщину, которая всеми командовала…

– В белом свитере ты был, как сейчас помню.

– Возможно, да. Там была женщина, которая всеми командовала. Я спросил, кто это. Мне говорят: «Режиссер».

– То есть тебе понравилась женщина.

– Мне понравилось то, что она делала. Я не знаю почему. Потом как-то у меня отложилось, что «О, режиссер – это здорово». И дальше уже какие-то фильмы, которые я любил смотреть в детстве, я начал пересматривать много раз, думать: «Хорошо. Как режиссер, интересно, делал это?» Я смотрел какие-то интервью с режиссерами…

– Хороший клип был. Я сейчас вспоминаю… Кроме детей моих…

– Все было хорошо.

– Нет. Там же снимались какие люди интересные – в этом клипе… Роман Виктюк, Ада Роговцева. Таисия Повалий и Игорь Лихута, Леонид Буряк, Александр Волков – баскетболист, – Ян Табачник, Татьяна Недельская, Михаил Светин, Павел Глоба… Боже, всех ли я вспомнил? Какие люди играли в клипе… И продюсером был Сергей Перман. Я помню как сейчас… Он теперь большой человек в Офисе президента, а тогда он был продюсером нашим. И когда я тебя с ним знакомил, я сказал: «Это Дима, а это продюсер Сергей Перман». Ты сказал: «Ммм, продюсер Сергей Перман…» Да?

– Ты помнишь это? Звучало солидно.

– Да. Хорошо. Режиссером. Кем потом ты хотел стать, когда подрос чуть-чуть?

– Я довольно долго хотел быть режиссером. Вот с семи лет и до того момента… До 14, когда я начал музыку писать. Я тогда начал немножко взвешивать: «Может быть, кинокомпозитором». Потому что это довольно близко было все равно, но мне казалось, что раз у меня музыка идет, нужно же этим пользоваться. А с режиссурой я себя не попробовал еще на тот момент. Поэтому думал, что я вначале пойду по пути музыки, а возможно, потом я буду режиссером. Потом я насмотрелся на то, как режиссерам трудно: уже года через два-три – и понял, что режиссером быть больше не хочу.

В 14 лет я написал свою первую музыку. Тогда я почувствовал свободу

– Переходим к музыке. С какого времени ты начал брать уроки игры на фортепиано? Сколько тебе было лет?

– Четыре.

– С четырех лет.

– Да.

– Я должен перед тобой повиниться. Я думал: «Ну что, там… Заставлять ребенка играть на фортепиано? Блажь какая-то. Ну все равно ребенок дальше будет не связан с этим. Зачем мальчику играть на фортепиано?» Я не верил во всю эту затею.

– Ну, как и я.

– Нас двое уже не верило.

– Да.

– И потом вдруг тебе стало нравиться. Почему? И с какого момента?

– С 14 лет, когда я сел – и у меня пошло что-то свое. Тогда понравилось впервые.

– То есть ты написал первую музыку?

– Да.

– Тебе понравилось писать музыку?

– Да, очень.

– Как она рождается вообще у тебя? Как музыка появляется? Вот мне композиторы говорили разные, что есть так называемый «жопный» метод: когда ты сидишь и высиживаешь ее – и есть метод – как озарение: вдруг приходит – и все: только успевай ноты записывать. У тебя как происходит?

– Каждый раз по-разному. Иногда я могу просто шутить, делать пародию на какую-то… «О, якобы в этом стиле давай сейчас я придумаю за пару секунд». Оно выходит вот просто так. Иногда высиживаю. Да, иногда я долго высиживаю. Я могу годами высиживать одну тему.

– Годами?

– Да. Я делаю запись. Как только что-то начинает появляться, я записываю. И периодически я пронизываю эти записи, слушаю через несколько лет и понимаю, что вроде все хорошо – можно работать с этой темой. Или же «вот в этом моменте что-то слабовато» или «куда-то меня повело не туда», или «на что-то похоже». Я доделываю – и потом уже продолжаю работать.

– Когда в 14 лет ты написал первую свою музыку, что ты почувствовал?

– Свободу. Потому что ее не было, когда я играл музыку. Можно было создать такой мини-мир, в котором действуют твои правила, и при этом поведать какую-то историю через этот мини-мир. Вот это мне понравилось. Это близко было к режиссуре. Это то, наверное, что я хотел бы делать, если бы стал режиссером. Но я понял, что в музыке это сделать гораздо проще, потому что мне для этого не нужен оператор или актеры. И бюджет-то особо не нужен. Я могу просто сесть за инструмент – и просто из ничего сделать что-то. Вот это мне понравилось.

– Когда в 14 лет ты написал первую музыку, ты ощутил то, что хочешь стать композитором, или нет?

– Я думал вообще, что я напишу еще несколько таких пьес – и буду их слушать. Сам для себя. Потом я думал: «Может быть, я когда-нибудь что-нибудь сниму и смогу использовать эту музыку там». И потом потихоньку я начал идти к тому, что я могу это делать и мне нравится это делать, и я могу сделать это основным занятием.

– А сколько тебе было лет, когда ты написал эту музыку, которую я считаю блестящей, на мой взгляд? Вот это: там-та-та-там-та-та-тара-та-там-там… Извини, если в нотах запутался.

– 15 было. Ничего, довольно близко, кстати.

– То есть все равно запутался?

– Не, нормально.

– Спасибо. Довольно близко. 15 лет?

– Да.

– В 15 лет ты ее написал. Легко или высиживал?

– Когда как. Тогда, когда писал музыку в то время, я нащупывал. У меня все просто из-под пальцев шло. Причем самую первую когда я писал… Я про это часто рассказываю, когда меня спрашивают. Я играл этюд Черни, который мне очень нравился, но пальцы меня не слушали в тот день. Я сделал несколько ошибок, и мне показалось, что оно интересно звучит. И я так начал немножко отходить от Черни – и потом получилась первая пьеса таким образом.

– От кого ты отошел тут?

– Тут я скорее вдохновлялся вальсом Хачатуряна из фильма «Маскарад». Просто по энергетике скорее – не в нотном, не в гармоническом плане. Но я точно так же нащупывал. Я вообще делал то, что мне удобно играть было тогда. У меня не было никогда особо техники хорошей. И я не чувствовал себя свободно за роялем. Я обычно не импровизировал никогда до этого. Поэтому то, что было легко сыграть, и то, что было легко запомнить, я делал. Мне нравилось, там, допустим, грубо говоря, в двух руках дублировать аккорды с октавой. Дубль. И я что-то начал с этим делать – что-то пошло. Палец туда, палец сюда, потом уже голова подключается: «О, хорошо. Можно продолжить здесь таким образом, тут – таким образом». И я помню, что я блоково ее делал. То есть у меня какой-то блок появился довольно легко, сразу, потом прошло какое-то время, и я думал, как продолжить, как связать. Самое сложное – это связки. Придумать – это каждый дурак может: там, несколько нот. Вопрос только в том, как развить это и как довести до логического завершения, чтобы не стало скучно во время того, как это все происходит. Но тут были проблемы.

– А кто из композиторов вообще тебе нравится? Ты говорил сейчас про Хачатуряна, про Черни…

– Да. Они мне все нравятся. Но у меня любимых три композитора классических.

– Кто?

– Это Бетховен, это Малер и это Шостакович.

– Шостакович?

– Да. И из мира кино – это Джон Уильямс, который у меня в голове с трех-четырех лет и играет. Потому что он в тот момент написал к такому большому количеству фильмов, что…

– Засел – и играет.

– Да, да. И до сих пор.

– Так. Кто еще?

– Эннио Морриконе, если по фильмам тоже идти. Ну, это самые любимые. А так – какие-то моменты я еще могу выбирать у каких-то конкретных композиторов, но каждый год это разное.

---

---

– В 15 лет ты написал это произведение. И его показали у Савика Шустера.

– Вначале на «Мелодії двох сердець».

– Нет. Вначале у Савика Шустера.

– Нет. «Мелодія двох сердець» была сначала. Савик Шустер – это было как раз преддверие Нового года уже.

– «Мелодія двох сердець» – это Виталий и Светлана Билоножко.

– Да.

– И показал Савик Шустер.

– Потом Савик Шустер, да.

– Это было очень интересно. Там весь политический бомонд присутствовал, вся элита во главе с [Петром] Порошенко.

– Да, да, да.

– И ты играл тогда. Я сидел у телевизора. Это был прямой эфир, была прямая трансляция. У меня колотилось сердце, я помню, хотел, чтобы ты не сбился, чтобы не подвел Алесю [Бацман], которая устроила тебе это. Потому что я думал: «Если ты собьешься – еще полбеды. Но подведешь Алесю – неудобно». Она так горячо отстаивала перед Савиком Шустером, что ты молодое, юное дарование, и ты должен сыграть… Ты боялся вообще?

– Я боялся на «Мелодії двох сердець». Это было впервые.

– Ну да, там зал – 3600 человек сидело, дворец «Украина».

– Да, да. И у меня всегда были проблемы с таким исполнением – вживую. Я всегда переживаю. Причем оно так… Оно интересно идет, потому что я переживаю – и у меня руки немножко подтрушиваются. Потом я думаю: «Сейчас все увидят, что у меня руки трясутся, подумают, что алкоголик или наркоман». И еще больше трясутся. Потом смотрю – уже и нога трясется на педали. И оно все так…

– «Потом голова трясется, а потом сам трясусь». Да?

– Потом закончилось тем, что когда на «Мелодії двох сердець» я играл эту пьесу, мне в какой-то момент показалось, что скучная секция. И сам себе сказал: «Зачем ты ее написал вообще? Пропусти. Это никому не понравится».

– И ты пропустил?

– Я пропустил, да. Я не знаю, насколько это заметно было. Ну, те, кто слышал, – те заметили. Те, кто слушал раньше эту пьесу. Для тех, кто не слушал, наверное, оно прошло нормально. Но на Шустере на удивление хорошо получилось. Я помню этот день. У меня в школе тогда был концерт тоже. Это было, опять же таки, перед Новым годом. И у нас кто-то должен был от класса пойти на этот утренник и там что-то сделать. У нас почти не было музыкантов. Я и еще два парня объединились в группу. Меня еще и на вокал посадили. И я тогда там залажал на вокале. И когда на Шустера поехал, я уже думаю: «Ну, там уже все: как бы лажа была». Как-то я расслабился уже после этого, адреналин немножко прошел. И спать хотелось, и нервов почти не было. Поэтому сыграл ровно.

– То есть ты собой остался доволен?

– Да, вполне.

Впервые идею писать музыку мне подкинул Андрей Миколайчук

– Ну вот уже у тебя было два таких выступления. Я хочу просто сказать о людях, которые, на мой взгляд, сыграли роль в твоей творческой биографии. Знаешь, когда все хвалили тебя, я думаю, что… Я очень серьезно отношусь к тому, чтобы не говорили «вот, это его продвинули, это потому, что он сын Гордона, это по блату» и так далее.

И мы с тобой поехали к Игорю Покладу. Игорь Дмитриевич Поклад – выдающийся украинский композитор, основоположник украинской эстрады и вообще человек очень высокой требовательности. Он сначала так смотрел: «Ну, еще один пришел…» Мы к нему приехали домой. Но когда ты начал играть то, что написал сам, я видел, как он преображался. И я понял уже, что ему это нравится. И он сказал такие о тебе слова, после которых я понял, что «это, наверное, оно». Потом был Роман Григорьевич Виктюк, который умер буквально недавно – наш друг, который тебя послушал и порекомендовал тебя здесь… Кому? Расскажи.

– Он познакомил с Ниной Ивановной Королюк, которая, в свою очередь, познакомила с [Евгением] Станковичем.

– Это выдающийся композитор.

– Станкович и Поклад – да, это самые крупные композиторы на сегодняшний день в Украине. Одни из. Наравне с [Валентином] Сильвестровым, которому она тоже показывала мою музыку. Сильвестров, в принципе, вначале говорил, что он готов со мной заниматься, но потом немножко отстранился.

– Разные стили.

– Да. И я тогда по теории ничего не знал. Я же все делал…

– Сильвестров – мирового класса композитор. Да?

– Да, конечно. Конечно.

– И Станкович?

– И Станкович, да.

– Что Станкович сказал? Ему понравилось?

– Да, Станковичу понравилось. И я ему даже лучше тогда сыграл, чем Покладу. И более удачный набор композиций тоже. Я вот не знаю, на месте Поклада что бы я тогда сказал, если бы я услышал то, что я играл на тот момент. Мне казалось на тот момент, что это сильно, а сейчас я понимаю… Но как-то он что-то рассмотрел.

– Ну это нормально.

– Как-то он рассмотрел тогда. Ему спасибо большое: Покладу. Потому что он ускорил процесс моего экстерна. Я же тогда закончил на класс раньше.

– Школу.

– Да. Если бы он не сказал свое слово, этого бы не было. Так что спасибо ему большое. Спасибо тебе, что мы тогда это сделали.

– Он тебе дал крылья своим одобрением, я думаю.

– Да, да.

– Смотри. У тебя был вопрос: ты хотел идти учиться на композитора или нет?

– Да.

– Хотел?

– Да.

– И тогда стоял вопрос, что это будет: киевская консерватория или, может… Тогда же еще не было войны. Может, московская консерватория – и так далее.

– Да.

– Ну и я помню знаковый, мне кажется, для тебя вечер: в Киеве юбилей газеты «Бульвар Гордона», съехались выдающиеся люди отовсюду, в зале было больше звезд, чем на сцене. И на следующий день мы в узком кругу продолжали уже догуливать в ресторане. Был банкет в тот день, когда был праздник во дворце «Украина», и потом, на следующий день, по традиции, всегда после таких праздников собирался узкий круг такой… Здесь, между прочим: в Premier Palace, на восьмом этаже. Там присутствовали, я помню, Александр Пороховщиков – помнишь? – покойный: актер прекрасный, – Валентина Талызина, Барбара Брыльска, по-моему. В общем, много таких людей. И Виталий Коротич, Роман Виктюк… Цвет и эстрады, и поэзии. Юрий Рыбчинский был, Валерий Леонтьев, мне кажется, и Эдуард Ханок был. Много людей было интересных. И в конце ты начал играть. Помнишь?

– По-моему, Андрей Миколайчук тогда меня подбил к этому. Тоже важный момент, кстати.

– Да.

– Я потом вернусь к этому.

– Давай ему скажем спасибо. Вообще надо говорить всем спасибо. Правда?

– Вообще Андрей Миколайчук впервые подкинул мне идею писать музыку. Потому что я играл у тебя на дне рождения: кстати, тоже тут – сонату Бетховена первую в 12 лет. И Андрей Миколайчук мне в конце сказал: «Надумаешь писать музыку – пиши». Или «звони». Что-то такое. И потом, через два года, оно отдалось. Потому что я подумал: «А че?»

– Раз сам Андрей Миколайчук сказал писать музыку.

– Ну да. «Это же никуда не пойдет, – у меня в мыслях было, – для себя сделаю сейчас. Почему бы и нет? Надо попробовать, что это».

Уолтер Афанасьефф мне сказал: «Приходи сюда хоть каждый день, пока ты тут, играй. Я буду кайфовать»

– И вот дальше… Что такое судьба? Вот ты сыграл тогда, и Алеся мне говорит: «Диме же надо учиться за рубежом. Здесь не будет того класса». И тут же ее идея… Уолтер Афанасьефф, который композитор, обладатель двух «Грэмми» и «Оскара» – правильно я говорю, да? – продюсер – кого? – Мєрайи Кэри… Кого еще?

– Уитни Хьюстон, Селин Дион.

– Ну ничего себе фамилии…

– Даже Майкла Джексона однажды.

– Ничего себе фамилии… Да? И они пели его песни.

– Да.

– То есть человек хо-хо. И Алеся говорит: «Надо договариваться с ним и везти Диму к нему на прослушивание».

– Ну, я не помню детали. Я не знаю, знала ли она его на тот момент. Она знала Артема Боделяна.

– Да.

– Который знал Уолтера. Я не знаю, как так вышло…

---

---

– Конечно. Через Артема вышла она на Уолтера, и вы с ней поехали к Уолтеру.

– Да, в 2011 году.

– В 2011 году. Тебе было тогда 16 лет. Поехали к Уолтеру Афанасьеффу в славный город Лос-Анджелес.

– Да.

– Вот вы приехали к нему… Расскажи, как это было.

– Мы приехали. Он был немножко рассеянный в тот день.

– У музыкантов это бывает.

– Бывает, да. У него, по-моему, кто-то был в гостях еще, если я не ошибаюсь. И он как-то так: пару слов туда, пару слов сюда. Я помню, что я сел за рояль, я начал играть, и в тот момент он немножко сконцентрировался. Он закрыл дверь в комнату с роялем, чтобы не было никаких шумов на фоне. Он сел, меня терпеливо выслушал до конца. Потом сказал: «Давай еще, если что-то есть». И я так где-то три или четыре композиции сыграл.

– Своих?

– Да, все свои. И он очень тепло тоже отозвался о музыке. Честно: деталей не помню уже. Это было вечером – я хотел спать. Это же после перелета 11-часового. Но я помню, что он очень положительно отозвался. Он еще сказал: «Приходи сюда хоть каждый день, пока ты тут, играй. Я буду кайфовать». Вот как-то так.

– Вот красиво все это. Да? Я – знаешь, что хочу сказать? Вот спасибо просто всем хочу сказать. Потому что люди, не ища выгоды, помогали тебе на разных этапах. Понимаешь? Потому что видели талант.

– Да.

– Это крайне важно. И вот наша программа – она еще и тем хороша, что я просто хочу сказать всем, кто видит таланты попутно: «Помогайте им. Вам зачтется». Правда?

– Да, это важно.

Два украинских профессора сказали мне: «Вам пока не с чем поступать в консерваторию»

– Вот Уолтер Афанасьефф тебя посмотрел и сказал, что ты должен поступать в Беркли. Да?

– Я предисловие еще сделаю. Немножко длинное. Там важный был момент просто пропущен. До того, как я тогда сыграл и Алеся сказала, что нужно за рубеж, был эпизод, когда я хотел в консерваторию, потому что мы тогда еще думали…

– Киевскую?

– Да. И первый раз если я пришел с Ниной Ивановной к Станковичу… Она, кстати, не называла фамилию специально, чтобы была объективная оценка полностью. Станкович очень положительно отозвался. Сказал, что «приходите к нам». Ему действительно понравилось. И до сих пор с ним общаемся. Я его периодически набираю, прошу о чем-то: рекомендация для визы или еще что-нибудь. Он очень так: тепло…

Но потом мы пришли, на второй раз, уже более конкретно говорить о поступлении и что мне для этого нужно. Нас приняли тогда два профессора консерватории, которые – я очень хорошо помню – вот так вот вдвоем сели в такую позу сразу же… Вот так вот это было. То есть уже дискомфортно. И я сыграл то, что я играл Станковичу. Причем мне понравилось, как я сыграл. Я от них услышал два замечания. Первое замечание: «Молодой человек, если вы будете так громко играть, рояль скоро расстроится». Второе замечание: «А чего вы скачете левой рукой? Вы обращения не учили разве? У вас не было класса по гармонии?» Ну и потом начались вопросы: «Умеете ли вы писать гармонический диктант?» – на слух, знание теории, туда-сюда… И закончился разговор: «Ну, вам пока не с чем поступать в консерваторию». Дали список. «Вот, занимайся по этому всему. Когда будешь готов, приходи еще раз. Будешь сдавать экзамены», – и так далее.

– С этим ты поехал к обладателю двух «Грэмми» и «Оскара»…

– Ну, с этим я вначале поехал домой. Я немножко подрасстроился. Потому что я не понимал, что от меня хотят. Мне казалось просто после оценки Поклада и Станковича… Как минимум я ожидал какое-то слово поддержки: что «вот ничего, просто нужно подучить, но вот, значит, по композиции хотя бы хорошо». Но я этого не услышал. Я понимаю теперь почему, тоже.

– Почему?

– Ну, это было слишком просто для них. Профессора консерватории очень разбалованы в плане музыкальных предпочтений. И они музыку слушают немножко иначе. Не каждый из них является композитором.

– Да?

– Даже тот, кто пишет музыку, не каждый раз является действительно композитором. Многие музыковеды, основываясь на том, что уже было до них, выводят свою конструированную композицию, которая побеждает на конкурсах, которую смотрят такие же музыковеды и говорят: «О, вот здесь вы… Да, этот инструмент так еще нигде не играл. Разве что у Стравинского в «Жар-птице». Я понял, что вы хотели сказать. Это очень концептуально…» Похвалят вот так вот. И покритикуют еще больше, чем похвалят. Вот это консерватория.

– В общем, ты понял, что в киевской консерватории тебе не учиться. А тут Уолтер Афанасьефф говорит, что с таким талантом надо поступать в Беркли.

– Да. И перед этим еще Алеся сказала, что надо на Запад. Этот вопрос рассматривался. Тогда она тоже свое мнение сказала по этому поводу. И мы поехали смотреть университеты Лос-Анджелеса, помимо того, что мы встречались с Уолтером.

– Вы решили посмотреть, что есть.

– Мы три посмотрели.

– Лос-Анджелес: музыкальный университет. Да?

– Сейчас скажу. Loyola Marymount University первый был. Там очень хороший был кампус: ну, территория университета. Прямо как вот в фильмах показывают: зеленая трава между зданиями…

– Трава понравилась?

– Все понравилось. Люди такие приветливые… Потом нам показывает мужчина музыкальный зал: там все так красиво… Потом закрывает. Он как сторож там. И говорит: «Знаете, я тут тоже учился. Я был оперный певец». И Алеся потом сказала мне на ухо: «Нет, не надо сюда идти».

– Такое нам не надо.

– Да. Потом был ЮСи Элли.

– Это какой город?

– Все в Лос-Анджелесе. Или в окрестностях. И потом USC (University of Southern California. – «ГОРДОН») это университет…

– Тоже Лос-Анджелес?

– Тоже в Лос-Анджелесе. Это очень известное заведение. Там учился Спилберг и много кто другой. По музыкальной части тоже очень много выпускников. И если бы Уолтер тогда не сказал, что нужно в Беркли… Я просто спросил у него: я говорю: «Мне очень нравится USC». Я почувствовал, что я мог бы там учиться. Это как раз вот идеальный вариант был. Он говорит: USC – это больше для тех, кто хорошо поет. Тех, кто идет по такому, более медийному, пути». Говорит: «Если тебе нужна база и хорошая музыкальная школа, иди в Беркли».

– И вы поехали в Беркли.

– К бабушке с дедушкой.

– Да. Поехали в Бостон.

– Да.

– В Бостоне пошли на экскурсию с Алесей в Беркли. Посмотрели…

– Посмотрели. Я не скажу, что мне прямо класс как понравилось. USC нравился больше визуально. Но я понимал, что раз Уолтер сказал туда… И я посмотрел тоже список выпускников: кто там был. Оттуда выпустился Говард Шор, композитор музыки к «Властелин колец». Я очень любил этот фильм в детстве и эту музыку. И до сих пор. И я понял: «Хорошо, если база – туда». И я решил, что это правильно.

– Вам показали инструменты XVII века, которыми играют, на которых играют студенты.

– Да, да.

– Вам показали шикарный зал Беркли, один из лучших в Соединенных Штатах. Да?

– Да, да. Зал хороший.

– Показали еще много чего. И, в общем, тебе показалось, что Беркли – это оно. Да? Тем более, что Уолтер посоветовал.

– Оно чувствовалось правильным тем, что не было настолько расслабленной этой атмосферы, как в Калифорнии. Мне кажется, в Калифорнии трудно учиться было бы.

– Да.

– Бостон все-таки немножко такой, затянутый, был.

– Ну, студенческий город.

– Студенческий, да. Но погода была пасмурная – на солнышке не полежишь. Травы нет – это город. Ездят машины. И я понимал, что мне нужно абстрагироваться от всего и просто, действительно, нагнать базу.

– То есть было понятно, что это лучший в мире музыкальный университет: композиторский особенно факультет? Скажи.

– Это трудно сказать. По некоторым версиям – да, он на сегодняшний день лучший.

– Он считается лучшим в мире.

– Да. Но кто-то говорит, Juilliard в Нью-Йорке лучше. Кто-то говорит, что еще какой-то. Но многие признают, что Беркли – это оно.

– Ну, говорят композиторы, что Беркли – номер один в мире.

– Те, которые туда ходили.

– Нет, ну, слушай, это такое, знаешь, общепринятое высказывание, определение. И дальше чудеса происходят. Уолтер говорит, что он хочет лично тебя туда привести и представить как своего ученика. Я правильно говорю?

– Я не знаю, лично ли он это сказал или Алеся ему дала такую идею.

– Нет, нет, он это сказал Алесе, что ты ему так понравился, что он хочет лично с тобой поехать в Беркли на экзамены.

– Мне кажется, это говорила его воспитанность, но потом уже не отвертеться было.

– Ну, ты скромный человек, и мне эта скромность нравится. Тем не менее он садится в самолет…

– Это позже уже было.

– Позже, конечно.

– Это мы уже вернулись. Потом я поехал поступать в августе 2011-го.

– И он прилетел туда.

– Да, он прилетел туда. Мы там встретились…

– Вот фантастика тоже: такой человек садится в самолет из Лос-Анджелеса, летит в Бостон, чтобы тебя представить.

– Да.

– А ты ощущал вообще, насколько это здорово и насколько это похоже на сказку?

– Ну, у меня это еще со Станковича началось. Поэтому…

– Сказка началась со Станковича.

– Да. И с того, что я школу окончил преждевременно. Оканчивал. Еще не окончил на тот момент, но…

– Экзамены сложные были в Беркли?

– Я к ним готовился полгода. Мы готовились с двумя педагогами. Кстати, слова благодарности тоже: Татьяна Александровна Линкова – мой педагог по фортепиано с шести лет. Без нее вообще ничего бы не было, потому что когда я в 12 лет позвонил и сказал: «Я не хочу уже заниматься музыкой», она меня убедила остаться. И вообще ее терпение не имеет границ. Потому что дома я много раз вообще не занимался, приходил на урок неподготовленным, и как-то ей хватало терпения продолжать со мной работу.

– Что-то видела, видно.

– Да, явно. Второй педагог – Елена Николаевна Галузевская – по теории музыки, по сольфеджио, гармонии и прочему. Вот с ней мы как раз за год до Беркли примерно познакомились. Она меня вытянула полностью по теории. Я теорию никогда не учил. И мы с ними двумя готовились к этим экзаменам. Надо было сыграть. Причем композиторы могли играть две пьесы.

– Одну свою, одну чужую.

– Да. И я готовил тогда играть Шопена: прелюдию: по-моему, 24-й номер. И готовил играть свое произведение. Там нужно было, чтобы не больше трех минут, по-моему. Да, шесть вместе. Плюс к этому, нужно было импровизировать, чего я делать не умел. Я отказался импровизировать на экзамене: сказал, что «извините, я не джазовый музыкант». Ну, они с пониманием отнеслись.

– Ты еще характер проявил.

– Нет, я не хотел позориться. Я бы ничего не сыграл путного. Зачем? На слух был экзамен. Это мы готовили с Еленой Николаевной. Они на самом деле не такой трудный экзамен делали на слух. Я думал, там будет сейчас…

– А Уолтера пропустили на экзамены?

– На первый – нет. Там две части было: экзамен и потом интервью. Уолтер пошел со мной на интервью уже. На экзамене он спросил: «Могу ли я пойти?»

– Они сказали: «Нет»?

– Они сказали: «Нет».

– Но когда он с тобой пошел на интервью, сыграло какую-то роль в твоем поступлении то, что такой именитый человек: еще раз: два «Грэмми» и «Оскар», и продюсер, извини, Мэрайи Кэри, Уитни Хьюстон… Кто там еще?

– Ой, много кто. Я не знаю даже, с кого начать.

– Майкл Джексон – ты говоришь, он исполнял его песни.

– Ну, Леону Льюис давай еще возьмем, Кенни Джи. Куча людей. Андреа Бочелли.

– Да?

– Да, конечно. Джордж Гробан – ну длинный список.

– И Барбра Стрейзанд.

– Да, Барбра Стрейзанд.

---

---

– Да, Дима… Ну вот то, что он пришел с тобой и сказал, что ты его ученик, и он просит, чтобы тебя приняли, сыграло роль?

– Я думаю, да. Беркли очень коммерчески нацелен. Поэтому… С другой стороны, там никогда не знаешь, что именно сыграло роль. Мне кажется, сыграли роль две вещи. Первое – это то, что во время экзамена, после того, как я сыграл две композиции, – меня спросил экзаменатор и почему-то обратился ко мне «Дмитрий Дмитриевич». Я не знаю, откуда у него такая информация была. Шостакович был Дмитрий Дмитриевич. Может быть, оттуда. Может, он даже не знал, что я действительно Дмитриевич, а просто решил приколоться. Он сказал «Дмитрий Дмитриевич».

– Американец?

– Да, американец.

– Ничего себе…

– Он спросил, могу ли… Как он?.. Спросил, играю ли я Баха, почему-то. А я как раз играл Баха благодаря Татьяне Александровне. Я сыграл начало фуги ре-минор. Он послушал две минуты – потом говорит: «Спасибо большое, достаточно». И он как бы принимал экзамен, а женщина еще сидела, записывала все. Мне кажется, это был поворотный момент.

– То есть тебе помог Бах.

– Да, да, возможно. Бог.

– Надо его поблагодарить.

– Бог и Бах, да.

– Надо его поблагодарить. Хорошо, ты поступил в Беркли…

– Сейчас. Интервью – еще интересный момент.

– А, давай.

– Там студенты брали интервью: выпускники. И там был такой темнокожий парень: очень веселый, на расслабоне. Стандартные вопросы: «Почему ты хочешь учиться у нас?» Я помню, это важный вопрос. Нельзя отвечать «потому что это Беркли, потому что я, значит…»

– Нельзя?

– Нельзя. Потому что все так отвечают. Надо было найти другую какую-то фишку. Я не помню уже, что именно я ответил, но ответы были вполне себе. Уолтер играл роль как бы моего переводчика во время этого всего тоже.

– Но все понимали, кто это? Кто переводит?

– Ну, в конце: когда интервью закончилось – он этого паренька постучал по спине и говорит: «Ну, ты знаешь, вообще я Уолтер Афанасьефф, – туда-сюда, туда-сюда, – так что ты, наверное, лизал бы мне жопу больше, если бы ты знал это в начале».

– Так сказал?

– Да. В шутку. Они посмеялись просто. Я не знаю, сделал ли этот студент какие-то пометки потом, то есть сыграло ли это, действительно, роль или нет. Может быть. Уже не узнать. Но это было не лишним: то, что он тогда присутствовал. Как минимум он мне прибавил уверенности. И кто-то, возможно, в лицо его и знал, потому что он там раньше читал несколько раз лекции, если не ошибаюсь, или мастер-класс – что-то такое.

– Хорошо. Ты поступил – ты ощутил счастье от того, что ты студент Беркли?

– И да, и нет. Да – в том плане, что я понял, что наконец-то я занимаюсь тем, что мне пригодится, и не теряю время непонятно где в компании непонятно кого. Ну, 30 человек в классе сидят, слушают информатику, и учителя не слышно, потому что все перекрикивают. И я сижу и жду момента, когда я уже поеду домой и что-то, может быть, полезное сделаю. Поэтому в этом плане – да.

С другой стороны, я понимал: это опять за парту садиться. Так оно и было. А в-третьих, это далеко от дома. Это трудно было все-таки вначале. Нужно было привыкать к тому, что другой язык, другая культура. Надо было самому стирать вещи, готовить, если нужно готовить. Понимать, где покушать, что покушать.

– Я помню, как мы с Алесей прилетели тогда посмотреть, как ты устроился, и бабушка с дедушкой пришли. Помнишь?

– Да.

– Я думал: «О, Беркли, американское общежитие – это, наверное, крутизна невообразимая». А когда я увидел это общежитие, я понял, что оно не сильно отличается от общежитий Киевского строительного института времен моей юности.

– Ну не знаю. Я не был в Киевском строительном.

– Ростик с нами был. Нет, Ростика с нами не было?

– Нет, Ростика не было. USC в этом плане, кстати, гораздо лучше было бы. Поэтому оно мне зрительно нравилось больше. Да, Беркли – старое здание…

– Общежитие не фонтан, да.

– Это ты одно из общежитий видел – в котором я жил. У нас их было три на тот момент.

– Остальные еще хуже?

– Да. Одно из которых раньше было психлечебницей. Они его купили, перестроили. Там еще мифы ходили, что призраки якобы обитают.

– И вселяются в некоторых композиторов. Да?

– Возможно. Возможно.

– Тем не менее вот мы зашли в столовую вашу – у вас там шведский стол был.

– Да.

– Вот тут, конечно, бомба, я тебе скажу. Нас пустили покушать еще. Помнишь?

– Да, да. Ну у меня были пассы для гостей.

– Да. Ну мы пришли покушали, еще и мороженое. Так вкусно все… Берешь что хочешь. Фантастика для студентов. Это красиво было.

– Настолько вкусно было действительно?

– Да, вкусно было реально.

– Не знаю. Оно так иногда очень даже неплохой выбор, а иногда такой себе.

– Ты просто привык. Мы с голодухи были, поэтому нам пошло нормально.

– Может быть. Они под конец жлобиться начали. Сейчас расскажу. Когда вы приезжали, у нас еще были подносы. Можно было взять поднос и пойти набрать себе. Они потом поняли, что люди часто берут и недоедают. Убрали подносы. Сказали, это травматично, или какую-то фигню придумали.

– И?

– Ну, надо было потом в очереди простаивать каждый раз. То есть идешь за одним блюдом – стоишь в очереди из 15–20 человек. Уже как бы опаздываешь, и второе блюдо не успеваешь подойти взять.

– Ты возмутился?

– Мне это не нравилось, да.

– Вывел всех на протест. Нет?

– Не выводил. Я просто ушел из общежития и потом ел сам.

Барбра Стрейзанд в общении очень скромная, воспитанная и незаносчивая

– Вот ты выучился в Беркли, стал композитором, поехал в Лос-Анджелес: туда, где живет Уолтер Афанасьефф…

– Да.

– Мы к тебе опять приехали с Алесей тогда в Лос-Анджелес уже, выпили с Уолтером много водки.

– В «Трактире».

– Как сейчас помню. Ресторан «Трактир», да.

– Это не настоящий трактир, но…

– Веселый человек Уолтер, конечно. Лос-Анджелес – столица киноиндустрии мировой.

– Да.

– Огромное количество звезд. И вот Уолтер начал тебя привлекать – уже дипломированного композитора Беркли – к работе с выдающимися мировыми звездами.

– Да.

– Вот давай перечислим звезд мировых, с которыми ты уже работал как композитор. Вот Барбра Стрейзанд. Так?

– Барбра Стрейзанд, да. Но я должен сделать сноску: я не писал для нее музыку – я делал различные задачи. Запись – да, аранжировка где-то – да. Но пока что…

– Запись и аранжировка. Ну ты…

– Там очередь просто из стольких композиторов…

– Но ты помогал Уолтеру, который для нее делал альбом.

– Да.

– И сейчас делает второй альбом. И ты опять работаешь с Барброй Стрейзанд.

– Да.

– Скажи: как она вообще вблизи?

– Очень хорошо. Ей же 80 лет уже. Очень хорошо выглядит.

– Как общаться с ней? Я хочу сказать нашим зрителям, что я сейчас беру интервью у человека, который вот запросто общается с Барброй Стрейзанд. А скажи: как она в общении?

– Ну, не запросто, а при обстоятельствах. Я не могу ей позвонить среди ночи и сказать: «Мне грустно».

– Ну, потому что тебе просто не грустно. Тем не менее как она в общении?

– Очень скромная. Она мне показалась очень скромной, очень воспитанной. Она спросила, когда Уолтер нас впервые познакомил, это было во время записи оркестра… Ну, очень незаносчива.

– Что спросила?

– Спросила, откуда я. Я сказал: «Из Украины». Она сказала: «О, я знаю одно слово: «До свидания». Но это она не хотела от меня отделаться – это просто было…

– На этом вы и закончили. Да?

– Я заметил важный момент. Мы записывали в студии имени Барбры Стрейзанд в Sony Music.

– Ее личной?

– Ее личная студия, да. У нее там отдельное парковочное место, я помню. И все так обходят машину и говорят: «Это место Барбры Стрейзанд. Осторожно». Люди, когда долгий день записи, едят, оставляют какие-то пластиковые контейнеры, коробки… Мне запомнилось, как под конец она лично ходила, собирала эти контейнеры и говорит: «Это же моя студия. Надо убрать все». И лично выкидывала.

– Прикалывалась?

– Ну как, полуприколом. Но она не возмущалась – она просто прошлась вот так, контейнер отсюда, отсюда – в мусорное ведро.

– Видно, что это звезда мирового класса, по ней?

– Да.

– Она несет себя как звезда?

– У нее аура есть.

– Есть?

– Да. Но она не ведет себя как звезды украинского или российского шоу-бизнеса. Она не заносчива.

– Она хорошо поет еще?

– Очень. С первого тэйка.

---

---

– Вот интересно. Я видел, как записываются звезды украинской и российской эстрады. Мало кто записывается с первого раза.

– Да.

– Я тебе скажу, из всех, кого я видел записи… Я же и пел со многими, если можно назвать это словом «пел»…

– Пел, пел.

– Спасибо на добром слове. «Этот стон у нас песней зовется». Я видел записи многих. Вот я тебе скажу так: Иосиф Кобзон – с первого раза. Александр Розенбаум – с первого раза, Тамара Гвердцители – с первого раза. Вот встал, записал – и Владимир Бебешко говорит: «Спасибо, больше не надо. Лучше уже не будет».

– Да.

– Стрейзанд с первого раза записывается?

– Как правило, да.

– Сразу?

– Да.

– Раз! – и ушла – да?

– Да. Причем на протяжении многих лет.

– Всегда так.

– Ну вообще мурашки по коже, когда слушаешь, как поет Барбра Стрейзанд: и даже в записи.

– Мурашки по коже?

– Да. Я расскажу сейчас историю. В 2002 году Уолтер написал для нее песню, которую она тоже спела с первого раза тогда. Но сейчас я к этому вернусь еще. Там очень интересная предыстория. Он написал ее вместе с поэтом, который на тот момент переживал трудное время: его жена, с которой они ходили к психотерапевту или к психологу семейному – что-то такое, – она с этим психологом или психотерапевтом начала встречаться потом и, по сути, подала на развод. Развод в Америке – это очень плохая штука. Особенно для мужчины. И Уолтеру нужно было написать эту песню в тот момент для Барбры Стрейзанд. Он пригласил этого поэта к себе домой и говорит, что в 4 часа ночи он чего-то не спал, вышел во двор к себе, а у него тогда большая территория была, увидел, что этот поэт сидит на лавочке, его освещает лунный свет, он сидит с бумагой, и бумага мокрая от слез. И он написал: прямо у него пошло – за одну ночь. Он показал Уолтеру то, что он сделал. И они без единой правки записали потом эту песню с Барброй Стрейзанд, которую она спела с первого дубля. Песня до мурашек. Выходит она, правда, только сейчас. Потому что на тот момент, как мне Уолтер сказал, Барбра Стрейзанд вышла замуж – и альбом приобрел такие, веселые, краски. А песня слишком трагичная была. Она ее просто отложила.

– Ты смотри.

– Да. Это очень часто бывает.

– 19 лет песня ждала.

– Да. Это бывает часто: гениальные произведения по различным причинам, часто не связанным с силой самой песни, откладываются.

– Очень интересно.

– Ну, я надеюсь, что все-таки сейчас она выйдет, и это будет очень сильно.

– Ты сфотографировался с Барброй Стрейзанд?

– Нет, она не любит фотографироваться.

– Да ты что!

– Я у Уолтера спросил – говорит: «Не проси ее».

– Хорошо. Кого еще из великих музыкантов мирового класса ты видел за это время, с кем ты работал, кому ты жал руку, кто ходил с тобой рядом, дышал с тобой одним воздухом?

– Нил Даймонд. Это не очень известное имя здесь, но там это как Окуджава, допустим. Аналог. Это такая легенда кантри-музыки в Америке. В 60-е годы, если посмотреть сегодня статистику и чарты того времени, кто в Америке был на первом месте: Элвис Пресли, Барбра Стрейзанд, The Beatles, Нил Даймонд. В первой пятерке, десятке они периодически смещали друг друга.

– Интересный человек?

– Да. Он, правда, болен уже: у него Паркинсон.

– Но аура есть?

– Да.

– Дальше.

– Надо подумать.

– Кенни Джи, наверное?

– Кенни Джи, да.

– Но скажи, кто это.

– Это самый известный, наверное, на сегодняшний день саксофонист.

– В мире.

– Да. Если вы слышали как минимум одну песню с саксофоном, велик шанс того, что это был Кенни Джи.

– То есть номер один в мире?

– Пожалуй. Хотя многие так, скептично, настроены по отношению к его звукоизвлечению. Там уже такие, музыкантские, темы. Но да, это, пожалуй, самый известный и самый топовый саксофонист на сегодняшний день.

Рекомендации для визы мне подписали Кенни Джи, Леона Льюис и Дэвид Фостер

– Но что интересно: когда встала речь о том, чтобы тебе сделать рабочую визу, чтобы ты мог по закону работать в Соединенных Штатах Америки… У тебя же контрактов много. Кто тебе дал рекомендации личные, письменные для получения визы?

– Кенни Джи.

– Кто еще?

– Леона Льюис. Это известная британская певица. Дэвид Фостер, друг Уолтера.

– Ничего себе…

– Один из самых топовых продюсеров в 80-е, 90-е, 2000-е.

– Да, Дэвид Фостер – это крутизна какая крутая…

– Да. Это, можно сказать, основной такой человек. С ним связаны все: от Майкла Джексона до Уитни Хьюстон. Все самые большие хиты – это Дэвид Фостер.

– То есть Дэвид Фостер рукой написал тебе рекомендацию?

– Да. Находясь в туре по Азии, я ожидал где-то две недели. Да, он подписал.

– Фантастика. Смотри. То есть эти люди, которые являются символами мирового истэблишмента музыкального… Вот он не гнушается потратить время, чтобы талантливому мальчику откуда-то из Украины написать какие-то важные строки. Да?

– Ну, он подписал. Он не мог тратить время на то, чтобы писать самому. Это слишком затратно. Но он подписал.

– Дэвид Фостер.

– Да. И пожелал мне удачи. Я ему потом написал благодарность: после того, как я получил визу. Я написал: «Спасибо вам, потому что благодаря в том числе и вашему письму я смог продолжить здесь пребывание и работать дальше».

– Он тебе ответил?

– Он мне ответил, да. Он сказал, что «я тебе желаю удачи». Как-то так, по-доброму.

– А Кенни Джи лично – да? – рукой написал.

– Ну, тоже подписал. Никто не будет писать. Это иллюзии. Люди говорят как? Они говорят: «Пришли мне свою музыку». Я посылаю музыку. Потом они говорят: «Присылай письмо. Я подпишу без проблем».

– Понятно. Хорошо. Надо сказать, что у тебя была прекрасная запись, мне кажется: музыка очень хорошая и запись хорошая с оркестром киевской филармонии. Да?

– Да.

– Под руководством маэстро Романа Кофмана.

– Да.

– Выдающийся дирижер вообще. Он лично дирижировал оркестром. Они исполнили твою музыку. Очень красиво.

Вот на сегодняшний день как тебе кажется, ты как композитор имеешь шансы стать мегакрутым композитором?

– Я думаю, да. Но тут много факторов.

– Каких?

– Быть в правильном месте в правильное время – самый важный фактор.

– Ну ты в правильном месте. Ты работаешь в Лос-Анджелесе.

– Теперь нужно в правильное время быть тоже. Есть композитор такой Алан Сильвестри. Кстати, выпускник Беркли тоже. Если не ошибаюсь, он был саксофонистом. И в один прекрасный день он получил звонок. Спросили: «Это Алан Сильвестри?» Он говорит: «Да». – «У нас есть вот фильм. Мы хотим, чтобы вы написали музыку». Он не писал музыку вообще, он саксофонист. Говорит: «Хорошо». Потом оказалось, что они не тому Алану Сильвестри позвонили. Сейчас, на секундочку, это композитор фильмов «Назад в будущее», «Ночь в музее»… Там очень большой список. «Форрест Гамп».

– То есть есть шанс, что будут звонить мне, а дозвонятся до тебя?

– Да.

– То есть шанс этот есть?

– Есть. Может быть и наоборот. Ты тогда соглашайся – я напишу.

---

Фото: Dmytro Gordon / Facebook

---

– Ты написал музыку сейчас к голливудскому фильму. Китайцы снимали в Голливуде, да? Что это за кино?

– Мы еще работаем пока что.

– Ну, ты закончил свою часть уже?

– Не до конца. Потому что у меня еще нет последних нескольких сцен.

– Сколько времени ты писал музыку эту?

– С 19-го года.

– Два года.

– Да. Мы попали в COVID-19 просто. Получилось так, что мы должны были закончить еще в марте 20-го. И в Китае как раз уже гремел COVID. Они, по сути, посчитали: «Чего мы будем сейчас заканчивать фильм? Кинотеатры закрыты».

– То есть это художественный фильм, который выпускает Голливуд по заказу Китая?

– Я не знаю подробностей вот так – на 100%. Я знаю, что это китайское спонсирование, это китайская компания, которая при этом находится в Лос-Анджелесе. Потому что проплата мне шла из города Глиндэйл. «Тайммашин Филмс» компания называется. Они решили сделать такой фильм как бы для Китая, но при этом все съемки проводились в Лос-Анджелесе с актером Элайджей Вудом – звездой «Властелина колец».

– А, понятно.

– Это криминальная драма на актуальную тему: приложений и игр, которые приводят детей и подростков к самоубийствам.

– Тебе интересно было писать музыку для голливудской картины?

– Ну, я же это и хотел делать. Конечно.

– То есть ты сегодня хочешь работать все-таки в кино?

– Да.

– Этот фильм – судя по замыслам режиссеров и продюсеров, посмотрят сотни миллионов людей в мире.

– 2 млрд китайцев, возможно.

– Скажи, пожалуйста, куда-то будут выдвигать его? На какие-то премии?

– Да, на фестивали, конечно.

– Может, на «Оскар» даже?

– Не знаю. «Оскар» – это тоже своя мафия, и свои правила там действуют. Поэтому…

– Но куда-то выдвигать будут?

– Куда-то будут, да.

– И не исключено, что ты прославишься.

– Не исключено.

– А ты хочешь прославиться?

– В принципе, фотографы мне не грозят и композиторов никто не преследует. Поэтому – да. Почему б и нет?

Есть вариант, что искусственный интеллект будет писать музыку для фильмов в ближайшее время

– Тебе на днях исполняется 26 лет.

– Да.

– Вот скажи, пожалуйста… Ты много успел уже, я считаю. Ну реально много. Ты получил фундаментальное образование. Ты живешь в Лос-Анджелесе. Причем не просто на правах беженца или эмигранта – ты работаешь там. Ты зарабатываешь приличные деньги, ты платишь налоги, ты ведешь легальный, красивый образ жизни, ты общаешься с выдающимися людьми мирового значения, ты занимаешься любимым делом… Ну, в 26 лет это достижение, конечно же. Ну, вот где потолок? Ты его видишь: свой потолок?

– Ну, до потолка очень далеко еще. Спасибо, во-первых, за комплименты.

– Ну, я же правду говорю. То есть потолка ты не видишь пока?

– Он гигантский, он высокий очень в Америке. Я думаю, что если бы я был в Киеве, то я бы, наверное, его видел и думал, что года четыре – и, наверное, я буду уже там, если все правильно пойдет. В Америке – я не знаю, где потолок.

– Как тебе кажется в твои практически уже 26 лет, жизнь удается? Вот это то, о чем можно мечтать? Или ты чем-то не доволен?

– Ну я много чем не доволен, конечно. Ну, музыкальная индустрия сегодня очень меняется быстро. Мы не знаем, что будет через 5-10 лет. Есть вариант, что искусственный интеллект будет писать музыку для фильмов в ближайшее время.

– И тогда…

– Много людей останутся без работы. Потому что, по сути, сегодняшняя функция кинокомпозитора – это создать атмосферу на протяжении определенной сцены. Так было и раньше, но раньше были еще такие, принципиальные, режиссеры, у которых был свой замысел и которые говорили: «Я хочу сделать такую картину и я хочу поломать стереотипы, я хочу сделать что-то новое и интересное». Сегодня их не так много, их подавляют студии. Студиям нужна окупаемость. Поэтому очень часто режиссер не имеет права голоса, а если имеет, то он полностью подчиняется тем стандартам, которые предлагает ему студия. И они просто хотят музыку «как у кого-то». Вот «напишите мне музыку, как в «Бэтмене», например. И что делает композитор? Он слушает «Бэтмена»…

– И пишет такую же музыку.

– И пишет. Там минимальные изменения, чтобы не засудили. Но вот оно должно быть очень близко, потому что иначе режиссер скажет: «Ну нет. Ну вот же «Бэтмен». Это же не похоже. Давай еще». И с этими функциями будет справляться машина вполне.

– Но ты же не только к фильмам пишешь музыку, не только для исполнителей, но и для игр каких-то компьютерных, я так понимаю?

– Ну вот сейчас аппликация эта, детская, с дракончиком: «Маленький Голубой Дракончик».

– Что это значит?

– Это аппликация, которая идет вместе с принтованной книгой, напечатанной. И с помощью планшета или телефона, смартфона можно увидеть, как картинки оживают, можно как-то взаимодействовать с персонажами в этой истории. Ну такая вот… «Расширенная реальность» это называется. Мне это больше нравится, чем фильмы, если честно. Я вообще считаю, что за этим будущее. Потому что, судя по тому, что произошло после COVID-19, кинотеатры будут закрываться.

– Да?

– Да. Они будут приобретать роль театров, а со временем люди отучатся ходить вообще в кино вот так: прийти и заплатить, там, $20, грубо говоря, и сидеть с другими людьми в одном зале.

– Но это же магия: большой экран, зал… Это же не просто дома лежишь на диване и смотришь телевизор.

– Ну а рядом там мужик кашляет или ребенок кричит. А дома – нет. Дома можно сесть спокойно в своей обстановке. Не понравился фильм – переключил. Это кому что нравится. Поэтому игры, расширенная реальность, виртуальная реальность – я думаю, что за этим будущее. Там нужна музыка. И честно говоря, мне это нравится даже больше. Потому что музыки нужно меньше, но времени на работу дается больше, и можно лучше проработать каждую секунду. В фильме ты гонишься. Вот я когда писал к этому китайскому фильму, когда еще не было COVID-19, мне ставили дедлайн: «Нужно восемь минут музыки послезавтра». Четыре минуты музыки в день. Если сложная сцена, это очень много. Это 10–12 часов работы в день.

Я работаю от шести до 12–14 часов в день

– А сколько ты работаешь ежедневно?

– По-разному. От шести до 12–14 – в зависимости от дедлайнов.

– Голова не начинает вращаться в обратную сторону от такого количества музыки?

– Да, начинает. И ухо замыливается, и спина болит, и уши тоже болят от наушников, когда долго слушаешь. Есть свои минусы. Поэтому мне не нравится этим работа с кино, но нравится больше работа с игрой: когда можно меньше времени проводить за музыкой, но качественнее ее делать. Потому что она циклируется.

– Ты сказал, спина болит. Ты все-таки спортсмен. Давай мы скажем: четырехкратный чемпион Европы среди детей… Или юношей. Как правильно?

– Юношей, да.

– Среди юношей по каратэ.

– Это в прошлой жизни уже было.

– Тем не менее. Как это называется?

– Нунчаки.

– Нунчаки, да. То есть ты чемпион Европы по нунчакам. Да?

– По ката с оружием. Там разные претенденты выступали с разным оружием. Ката – это показательный бой, так называемый бой с тенью.

– Да. Я тебе скажу, что, конечно, когда я видел, как ты общаешься с оружием: с нунчаками…

– И с тарелками.

– И с тарелками. Ну, когда двое нунчак еще в руках, и ты, там, начинаешь вот это делать, голова кружится, честно говоря. Ты в зале тренировался. А сегодня с каратэ закончено?

– Ну, трудно… Трудно находить время. Тогда были определенные цели. И я знал, что есть соревнования или есть сдача на пояс. Я к этому шел.

– Какой у тебя пояс?

– Черный, 1-й дан по рукопашному бою. Сейчас нет четко поставленных целей. Поэтому трудно так заставлять себя тренироваться.

---

Фото: Дмитрий Гордон / Facebook

---

– Ты в зал ходишь в Лос-Анджелесе?

– До того, как его закрыли, ходил, да.

– А если сейчас ты возьмешь нунчаки…

– Нормально будет.

– Пальцы помнят?

– Да, помнят. Кстати, недавно совсем брал две. Все в порядке. Выносливость немножко упала за год. Потому что не было такой физической активности…

– Но с двумя работаешь по-прежнему?

– Да. Если бы у меня так руки помнили, как играть на фортепиано, я бы вообще пошел, наверное, уже гораздо дальше.

– Нунчаки у тебя круче, чем фортепиано.

– Да.

– Так, может, ты не композитор совсем?

– Может быть, да.

Ощущаю ли я Киев своим городом? Уже нет

– Понятно. Находясь в Америке, в Лос-Анджелесе, по Киеву, по Украине ты скучаешь?

– Да.

– Ты ощущаешь Киев своим городом?

– Уже нет.

– Вот так?

– Да. Я это понял вот сейчас.

– Расскажи, пожалуйста, с этой минуты подробнее.

– Немножко… Ну, не немножко – множко по-другому все. Люди по-другому себя ведут, машины по-другому ездят, дома по-другому выглядят, стандарты другие, приоритеты другие, другой менталитет. Есть большая разница.

– То есть Лос-Анджелес теперь больше твой город, чем Киев?

– Да.

– Вот так?

– Да.

– Какой плюс есть? Вот мне иногда говорят: «Та шо, там, та Америка?» Какой плюс вообще в Америке есть? Там же и минусы наверняка есть.

– Много, конечно.

– А давай о плюсах и минусах Америки поговорим. Давай с плюсов начнем.

– Ну, давай с минусов. Потому что если закончим на минусах, будет депрессивно. Лучше начать с минусов.

– Давай с минусов.

– Очень трудно начинать в Америке. И есть какие-то базовые потребности, которые приходится откладывать. Вот то, что в Киеве, в Украине и других странах постсоветского Союза считается абсолютной нормой… Бесплатная медицина, например. Да, это очень неудобно: ждать подолгу врача. Иногда врач нехороший попадается. Есть моменты. И я не говорю, что здесь лучше в этом плане. Но есть ожидание, что если у тебя болит спина, ты идешь к массажисту, а если ты не можешь себе позволить его, то, скорее всего, кто-то тебя направит.

– В Америке – нет?

– В Америке очень трудно этого добиться. Ты приходишь и говоришь: «У меня спина болит» – тебе прописывают антибиотик.

– Да?

– Чтобы не болела. Да.

– Это по страховке?

– Это если у тебя страховка есть. Если нет – прописывают, и ты можешь пойти заплатить за него, если у тебя есть деньги.

– У тебя страховка?

– Да.

– То есть тебе назначают время. У тебя она болит, а тебе назначают время, когда врач свободен. Правильно?

– Да. Это может быть через два месяца.

– А все это время пей антибиотик?

– Да. Если вообще назначат к врачу. Тоже такой момент. Потому что доктор может посчитать, что «да нет, тебе не нужен массажист. Ты же ходишь. Если бы ты уже лежал и хекал, тогда, наверное, да».

– Какие еще минусы?

– Трудно питаться хорошо.

– В Бостоне вообще было плохо дело. Да?

– Да, да. Вообще по Америке не очень хорошее качество еды. В Калифорнии она самая лучшая, она действительно натуральная и вкусная. Калифорния, можно сказать, кормит всю Америку. Вот я был в Массачусетсе, в Аляске – и там, и там такое себе.

– Ну в Аляске откуда взять еду?

– Ну, оно все замороженное, да. Там только морепродукты. Хотя вот на Гавайях тоже вкусная еда.

– Ты был на Гавайях?

– Да. Гавайи, Калифорния – вкусно. Но дорого. Если так питаться, как у нас в Украине принято: что суп на первое, на второе, там, котлета с пюре, с овощами…

– На третье компот.

– Да, компот, еще десерт какой-то. Ну извините, это надо зарабатывать хорошенько, чтобы так кушать. Большинство американцев питается совершенно не так.

– Гамбургерами.

– Ну, те, у кого совсем плохо, – да, гамбургерами. Они очень плохого качества. Никогда не забуду, когда впервые попробовал «Макдональдс» в Америке. Самое худшее, что я пробовал.

– Да ты что!

– Ужасно. В Украине это считается не то чтобы деликатес, но с компанией зайти в Макдональдс – о, класс! Праздник особый, какой-то день или случай.

– А там не вкусно?

– Нет, там питаются бомжи и малоимущие семьи. Это невкусно, плохо себя чувствуешь. Я помню, вышел – и почувствовал, что вспотел от количества соли, которая была на этих булках или в котлете – не знаю. Котлета пережарена. Отвратительно.

– То есть питание не фонтан и дорогое.

– Не фонтан, если ты не можешь себе позволить подороже чуть-чуть.

– Магазины натуральных продуктов. Да?

– Да. Ну вот есть магазин натуральных продуктов «Хоул Фудс», а еда вообще невкусная просто потому, что они боятся туда лишнего добавить. Туда ходят люди с аллергиями и хипстеры.

– Ну и рестораны тоже не фонтан. Да? В Киеве получше, по-моему.

– Тоже не фонтан, да. Хотя смотря где. Для тех, кто, опять же таки, может очень большую сумму вывалить, – то все, что хочешь: и крутящаяся башня под центром Лос-Анджелеса…

– То есть, в принципе, в Америке все есть. Да?

– Да. Но очень большой разрыв.

– Так. Еще минусы.

– Конкретно в Лос-Анджелесе транспорт: общественный транспорт не развит. Город очень растянутый…

Я взял в лизинг в США Toyota Corolla 2016 года и платил за нее $142 в месяц

– Ну слушай, давай скажем: ты приехал, молодой парень. Ты берешь в лизинг машину.

– Да.

– Новую.

– Да.

–Ты берешь Toyota Avensis, да?

– Corolla.

– Toyota Corolla ты берешь. Давай расскажем. Сколько ты заплатил? В лизинг ты берешь новую машину.

– Да. Мне помогла моя четвероюродная сестра очень хорошую сделку сделать. Я платил $142 в месяц за эту Corolla.

– А сразу ты платишь что-то?

– Они хотели$ 2 тыс. сразу, а мы заплатили, по-моему, $1 тыс. тогда.

– То есть ты заплатил $1 тыс. долларов и платишь ежемесячно $142.

– За Toyota Corolla 16-го года. То есть это в тот же год, когда я приехал.

– Когда приехал. И имеешь новую машину. Сейчас ты ее поменял. У тебя Toyota какая?

– 20-го. Toyota Corolla.

– Toyota Corolla тоже. Ну, слушай, хотел бы я тут так поездить.

– Да, это плюсы.

– Ну конечно.

– Но не каждый, опять же таки, может себе это позволить. Потому что…

– $142 в месяц?

– Нет. Есть такая вещь как кредитная история в Америке. Тут она не развита совсем. Но если ты только приехал, у тебя нет стабильного дохода или дохода, который ты можешь подтвердить, если у тебя нет карточек открытых и так далее, тебе не дадут просто такой контракт, сколько бы ты ни предложил им платить. Или, может быть, ты сможешь с ними договориться, но тогда будешь платить, там, $2 тыс. сразу, грубо говоря, и потом $180 в месяц. Просто потому, что ты не знаешь, насколько ты сможешь платить в дальнейшем. То есть тебе нужен человек, который за тебя поручится. Тебе нужен кто-то в Америке, кто зарабатывает, там, грубо говоря, в четыре раза больше.

– За тебя четвероюродная сестра поручилась?

– Да.

– Давай ее назовем, поблагодарим.

– Да, Ксюша, спасибо.

– Фамилию назовешь?

– Гонан Ксения. И ее супруг Дэвид. Спасибо им. Они меня устроили.

– Муж американец у нее – да?

– Да, да. Они меня возили тогда по всему городу, мы смотрели квартиры. Они со мной машину поехали брать. Они полностью мне организовали быт.

– Вот скажи спасибо. У тебя есть возможность.

– Ну конечно. Спасибо. Я не знаю, куда смотреть, но спасибо.

– Плюсы какие?

– Плюсы… В любой момент можешь взлететь очень хорошо. Что-то вот повернется – и вчера ты никто, а сегодня ты все. Это, по-моему, только в Америке такое может быть с большим количеством людей. Всегда есть к чему можно стремиться. Нет потолка в принципе.

– То есть страна возможностей.

– Ну, да. Конечно. Конкретно в том же Лос-Анджелесе даже дышать воздухом с таким количеством людей, которых наблюдаешь по телевизору с детства и наслаждаешься их творчеством… Понимать, осознавать тот факт, что ты там находишься и в любой момент вот на улице можешь встретить кого-то…

– А с кем ты встретился где-то в двери?

– Дэнни Де Вито. Да, он выходил из ресторана, и с Уолтером они пообщались. Они работали над фильмами. Раньше «Геркулес» был: такой, анимационный, фильм, мультик, у Disney. Они тогда познакомились.

– Тебя представили?

– Да, он представил. Но я тогда никто был. Я только приехал. Он сказал: «Вот Дима».

– Бред Питт?

– Бреда Питта видел в машине. Он выезжал прямо возле моего дома. Там Worner Brothers неподалеку, прямо на углу. Я увидел, как он выезжает сам за рулем.

– Но он видел, что ты идешь?

– Нет.

– Поприветствовал тебя? Нет?

–Ты думал, он мне кивнет?

– Нет, я думал, он выйдет из машины сказать: «Здравствуй, Дима»

– Он повернул шею посмотреть, не едет ли никто, и выехал себе.

– Понятно. Хорошо. Плюсы еще какие?

– Ну, в целом, скажем так, несмотря на все плохое в медицине той же… Я и многие другие, кто живет в Америке, американцы считают, что медицина в Америке плохая. Она, опять же таки, плохая для тех, кто не может себе позволить лучше. Но при этом если какое-то действительно серьезное заболевание, людей почему-то переправляют либо в Израиль, либо в Америку, либо в Германию. И Америка, как правило, на передовой по технологиям в медицине, в науке и во всем остальном. Это дает о себе знать. Это, опять же таки, к потолку.

– А скажи: Америка – добрая страна или нет?

– Сейчас не очень. Очень разъединенная.

– Но люди добрые в большинстве своем?

– Да, да. В большинстве – да.

– Хорошо. Скажи, пожалуйста: вот тебе 26 лет. Что такое любовь, ты представляешь уже?

– Да. Думаю, да. Ну, любовь разная бывает. Смотря какая, к чему, к кому.

– Хорошо сказал. То есть бывает любовь к Родине.

– Да.

– Бывает любовь к родителям, к родственникам.

– Да.

– А бывает любовь к женщине.

– Да.

– Хорошо. Тебе понятны все три любви?

– Они, наверное, никому не понятны до конца. Я не знаю. Мне кажется, что да, но… Может, и нет.

---

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

---

– Когда ты пишешь музыку, тебе хочется в данный момент написать нечто такое, что просто будет невероятным?

– Обычно после этого меня просят переписать. Да. Всегда. Да. А иногда это не нужно, к сожалению. Поэтому возвращаюсь к вопросу, что бы мне хотелось в будущем… Я как-то неосторожно в интервью одну фразу сказал – потом меня ткнули в нее носом офицеры и сказали: «Ах вот он это сказал – значит, он, там, не дорос еще». А я сказал, что я хочу, чтобы когда-нибудь мне не нужно было писать к фильму, а я бы просто писал что-то – и ко мне бы приходил режиссер и говорил: «Я хочу это использовать вот для такой-то сцены». И чтобы у меня было право сказать «да» или «нет» и договориться об условиях. Это есть на самом деле. Это не то чтобы, там, какая-то недостижимая мечта. Так очень часто делают. Современные композиторы, такие, как Филипп Гласс, Макс Рихтер… Есть несколько таких имен, которые не из мира кино вообще. Они просто пишут, и потом где-то кто-то это слышит, приходит к ним и говорит: «Я хочу использовать это».

Вот яркий пример – фильм Arrival по-английски. Я не знаю, наверное, «Прибытие» по-русски он назывался. 16-го года. Композиция Макса Рихтера минималистическая для струнного квартета играла в начале и в конце фильма. Он не писал к этому фильму, но она идеально туда встроилась. И под нее монтировался фильм. Это было одно из самых мощных таких киновпечатлений, которые у меня были, когда я это увидел в кинотеатре, когда я услышал то, как это сосуществует вместе. Это гораздо лучше, чем многое, что композитор пишет специально для конкретной сцены.

– Дима, я тебе благодарен за беседу. Я хочу тебе пожелать реализации, стать звездой, которую знают во всем мире. Цоя вспомнил: «Звезда по имени Солнце». И чтобы ты был счастлив. Подозреваю, что пройдет много-много лет – ты будешь смотреть это свое интервью, и тебе будет приятно. И для этого, собственно говоря, я его и записываю.

– Буду плакать, да.

– Не исключено. Не исключено. Но это будут хорошие слезы.

– Да.

– Спасибо тебе.

– Спасибо тебе. Побывал в гостях у Гордона. Ты.

– «Ты» – это было важно. Спасибо.

ВИДЕО

Видео: В гостях у Гордона / YouTube