– Хуже или лучше? Или вообще не так просто?

– Не так. Это не значит, что все люди, которые уезжают в эмиграцию, – они какие-то очень… Вот понимаешь, это русская диаспора. У меня есть друзья, есть люди, с кем мне приятно общаться. Мы так или иначе общаемся.

Но основная масса переехавших – и особенно в Торревьеху – это Брайтон-Бич: сплетни, скандалы, интриги, расследования. И общаться со всеми лучше не стоит.

– Но городок хороший?

– Лучше выбирать себе.

– Хороший городок?

– Я рад всему.

– Чем ты занимаешься?

– Я всему рад. Но, конечно же, я не представляю, что моя дочь будет там жить всю свою жизнь.

– Чем ты занимаешься в Торревьехе?

– Ничем. Я ничем не занимаюсь в Торревьехе. Я встаю…

– И ложусь.

– …С утра, еду на море. Ну, не каждый день, но пытаюсь. Опять-таки там мои все эти вот философские буддистские…

– Нудистские…

– Нудистские – это безусловно. Без этого вообще не может быть.

– То есть буддистско-нудистские.

– Я папа. Понимаешь? Нюся ходит в школу, слава тебе, Господи.

Я иногда вожу дочь в школу (когда плохая погода). Но обычно ни хрена я ее никуда не отвожу. Она встает и пешочком пилит до школы свои 20 минут

– Хорошая школа?

– Обычная школа. Не платная, не какая-то крутая. Обычная школа, как и все.

– Ты ее отводишь?

– Нет. Вот жалко, Нюся не приехала. Она бы сейчас тебе сказала, какой папа лодырь. Нет, я иногда вожу ее в школу (когда плохая погода – или дождик, или еще что-то.) Но обычно ни хрена я ее никуда не отвожу. Она встает и пилит до школы свои 20 минут… Прямо 20 минут.

– Пешочком.

– Пешочком.

– Так…

– Ей предлагали велосипед, но велосипед у нас украли. И поэтому без велосипеда. Скейт тоже не канает. Нюся долго просила скейт – я говорю: «Ну вот, будешь в школу на скейте». Стоит.

Поэтому идет она в школу. Я в этот момент просыпаюсь уже, отъезжаю на море. У меня там встреча с пространством. Потом я возвращаюсь, у меня работают внутренние часы, я не могу спокойно находиться один, потому что я понимаю, что ребенка надо кормить. Хотя ребенку не всегда это нужно. Я приезжаю домой, готовлю обед. Нюся поела, выпили вина. Ну, я. Сиеста, поспал. Ну, такое…

Когда я приехал в Торревьеху, меня пытались заманить в русскую диаспору, в этот Брайтон-Бич. Если ты туда попадешь – все, это кранты

– Так и день прошел, да?

– Так и день прошел. Это Испания, Дима, все – маньяна и транкила (смеется). Все – завтра и утром. Ездим в гости. Я еще раз говорю: слава тебе, Господи, что есть прекрасные люди, с кем нам повезло познакомиться, с кем мы рады общаться.

Просто, когда я приехал в Торревьеху, меня пытались сразу заманить вот в эту русскую диаспору, в этот Брайтон-Бич. Если ты туда попадешь – все, это кранты. Я иногда не понимаю вообще, зачем они уехали из России или из Украины. Я вообще не понимаю зачем. У большинства людей такой менталитет, что им не надо никуда уезжать. Зачем вы едете? Они не готовы ни перестраиваться, ни учить испанский язык…

– Может, моря захотелось просто.

– Я вообще не понимаю, зачем они здесь.

– Ты испанский учишь?

– Пытался.

– (Смеется.) Так.

– Честно, ответственно. Приехал и занимался. Но, понимаешь, у меня проблема с испанским, у меня проблема вообще с обучением. Я не могу по правилам. Знаешь, вот падежи, глаголы, спряжения, обороты…

– Ты вообще жить по правилам не можешь.

– Ну да. Мне бы вот учить на уровне вот общения. А так как в Торревьехе, ты куда ни плюнь, везде русские. Но в магазине я могу объясниться: «Уна сервеза, пор фавор».

– Вкусная еда?

– Нет.

– Да ладно…

– Испания – это не Италия.

– Да ладно…

– Нет. В Испании есть их блюда: какие-то короночки. Хорошая паэлья… Какие-то вещи. Все остальное – это нет. Нюся опять… Я-то как-то терплю, я могу сосиски. А она все «вешается», не любит испанскую еду.

– Хорошо. Воздух особый? Нет, скажи? (Смеется.)

– Нет. Здесь море. Здесь классно, Дима. Я искренне говорю. Я очень рад, что опять пространство вселенной услышало мои просьбы. Я очень хотел переехать. Я переехал. Я счастлив.

– Ты кайфуешь?

– Кайфую.

– Ты не хочешь куда-то еще переехать?

– А денег нет.

– А если бы были?

– Да.

– Куда?

– В Италию.

– Вот так?

– Да.

– Там дороже?

– Там дороже. И понимаешь, сейчас метаться – мы только переехали, только устроились в школу, начали ассимилироваться, как-то привыкать… Куда сейчас срываться? На что сейчас срываться? Опять что-то продавать, чтобы там как-то что-то ужиматься, какие-то копейки [считать], сводить концы с концами?

– Ты в Москву периодически приезжаешь?

– Да, приезжаю.

– Приезжая в Москву, видя то, что ты любил раньше – образ жизни, богему, широту, простор, мощу такую, у тебя не возникает желания все-таки вернуться назад?

– Нет, Дима. Что бы ни случилось, как бы мне ни было тяжело (надеюсь, мне не будет настолько тяжело), я все-таки верю, что будет все хорошо, и я знаю, что все будет хорошо… Но меня ничто не заставит вернуться в Москву. Я приезжал в Москву за этот год на съемки, у меня была пара съемочных дней. Потом умерла мама.

– Да.

– Потом я приезжал еще на съемки. И для меня дом уже здесь.

Я жалею только об одном: что я не могу сейчас извиниться перед матерью и что я был такой дебил

– И ничего не екает?

– Дима, наоборот, мне там тяжелее. После смерти мамы мне вообще тяжело. У меня там прошлое. У меня там любовь одна, вторая, мама. Ты подъезжаешь к магазину, где мы с мамой были… к «Азбуке вкуса» – а мы ровно год назад с мамой там стояли, ели на капоте, о чем-то разговаривали, обсуждали… Мама уезжала в деревню, а я ехал по своим делам. А мы с Нюсей вот опять приезжаем к этому… Я не могу там находиться. Мне становится тяжело, я начинаю там пить, запивать, меня начинает все это… Тяжело, очень тяжело.

– Сколько лет маме было?

– Она с 55-го. Сколько, получается? 65?

– 66.

– 66.

– От чего она умерла?

– Слушай, получается, что… Я сейчас не пытаюсь копаться в теории заговора, но мама была… Все было хорошо. Она вообще в больницах особо не лежала. И она буквально в декабре [2020 года] попала в больницу, притом за ней следили наши знакомые врачи – ничего там особого не нашли. Наоборот, говорили о том, что мама сама себя накручивает. Она только выписалась – и опять попадает в больницу. Она собиралась ехать в деревню встречать Новый год, у меня были куплены билеты на 5 января, что я прилечу к маме. И прям буквально вот в два дня – как они говорят, коронавирус.

Я созванивался с врачами… Я представился, что это актер Алексей Панин, тыры-пыры, восемь дыр. Врач, который со мной разговаривал: «Да, Алексей, я вас знаю». И он мне сказал, что из-за того, что он меня знает, будет держать меня в курсе. И они меня успокаивали, и мы как раз… еще Новый год, и они мне говорили, что «Леша, там столько-то процентов поражения легкого, но с этим можно бороться». И это все – вот прям за одну секунду.

– Ты сильно переживал?

– Дима, вообще об этом даже говорить не стоит. Ну как? Мама – она для меня сделала… Я сейчас не буду делать трагическое лицо перед камерой здесь. Мама – это для меня… Это мама. Если бы не было моей мамы, я бы неизвестно где, на какой помойке я бы сейчас оказался, и что бы вообще со мной случилось, и был бы ли я жив вообще. Моя мама готова была встать в любое время дня и ночи и поехать в Антарктиду, чтобы спасать своего сына.

К сожалению, я в силу, опять, своих, бл…дь… долбонутости и… Блин, я так хотел бы сейчас извиниться за то, что мы успели друг другу иногда наговорить! То есть мы не ругались, мы никогда… Ну, в смысле, мы ругались миллион раз. Мы никогда не держали зла друг на друга, никогда… Мы наутро вставали, как ни в чем не бывало.

Я сейчас отматываю пленку назад и понимаю, что, бл…дь, я опять не успел… я не успел сделать самого… Когда меня спрашивают: «О чем вы жалеете?» – я жалею только об одном: что я не могу сейчас извиниться и что я был такой дебил.

– Мама не хотела сюда переезжать?

– Мама упертая, как трактор. У нас даже в мыслях не было в голове у Нюси, чтобы маму оставить в Москве.

– Угу.

– Она не хотела никуда переезжать. Моя мама – понимаешь, она из разряда тех людей, которые… Она лучше всех знала, как чинить карбюраторы, как летают космические ракеты. Вот она все знала лучше всех. Она не хотела. Но ты понимаешь, моя мама жила мной и Нюсей. И меня бесило что-то, что она в последнее время делала, иногда. В бытовом плане. У меня не хватало мудрости… Вот после смерти мамы я вырос в чем-то. Не во всем, конечно, но в чем-то.

– Мама то наше интервью посмотрела?

– Да-да-да.

– Что она тебе сказала?

– Мама тебя очень любила. Я сейчас не помню дословно, но что для меня ты сделал… Ну, она увидела в том интервью, где ты меня на что-то раскручивал, а на чем-то, наоборот, оберегал. У меня мама – умная женщина. Она все всегда видит, и она все всегда понимает.

Мы никогда с Нюсей не думали о том, что мы уехали, маму оставили. Когда мама уперлась рогами: «Я никуда не поеду», я устал с ней бороться. Я пытался ей объяснять, как в Испании хорошо, что люди, которые даже после инсульта в 90 лет оказываются здесь, и они все равно встают на ноги и радуются жизни, что… Я пытался ей все объяснить, но вот… трактор. Если бы не было этой гребаной пандемии, вот этой всей истории, было бы проще.

Я уже просто решил, что мы больше маму ни о чем не спрашиваем – мы просто вот сейчас, как только она сможет сюда приехать, мы ее перевозим, сажаем на наш балкон и больше мы ее никуда не отпускаем. Ну кто бы мог подумать, что это произойдет за три дня? Она не собиралась помирать.

– Пандемия. Скажи, ты привился?

– Нет.

– Почему?

– Вообще нет логичного объяснения этому. Просто не привился.

– Ну, будешь прививаться?

– Дима, я еще раз говорю: я не против и не за. Мне просто по барабану.

– Ты не боишься заболеть?

– Ты знаешь, я так уверен, что я так долго буду жить. Нет, я боюсь, наверное… Сейчас в Москве когда вылетал, тест сдал. И вместо двух часов уже третий час его делают – я так напрягся, думаю: может, заболел? Потом дали [результаты]. Вроде нет: нормально все. И полетел. Нет у меня никаких ни против, ни за.

– В Москве ты встречаешься с коллегами, с артистами? Они спрашивают тебя, как там дела, что в Испании?

– Дима, ты знаешь, вот как с коллегами, с артистами?.. Приехал, ну с Никитой Джигурдой [встретился], хотя, мы с ним и по телефону общаемся. С Олегом Комаровым. А так, в принципе, и нет.

– Как Никита?

– Сейчас не знаю, но, по-моему, все как обычно. (Смеется.) У него, по-моему, все стандартно.

– Все хорошо?

– Ну да. По-моему, в стандартном все режиме. Ты знаешь, ну я приехал сейчас на съемки… Понимаешь, это же не то, что я приехал в Москву – и у меня прям началось: кино, работа…

– Вино и домино.

– Вот, наоборот, это больше. Я прилетел в Москву, отснялся, потом какие-то бытовые дела, с кем-то встретился, с кем-то выпил, какие-то дела решил. Ну, то есть это такой вот водоворот. Для меня Москва сейчас, когда я приезжаю, – она какая-то брр!

Вернулся сюда и думаешь: «Фух, что это было?» Такая череда событий. Там нет какой-то привычной жизни у меня. Здесь уже больше привычная жизнь.

– Ты знаешь, я сейчас на тебя смотрю – ты в прекрасной форме. Цвет лица замечательный. Зубы красивейшие.

– В Москве почистили бесплатно (смеется).

Балабанов – гений. Он не от мира сего был

– Вообще форма хорошая. Жизнерадостный, глаза такие. Да? Самое время сниматься, наверное, в хороших фильмах. Мы вот постоянно смотрим «Жмурки». Ну, невозможно. Вот только попадаем на «Жмурки» – все, остановиться нельзя. И смотрим.

– Дима, но это Балабанов.

– Но это же и Панин.

– Да мы, по-моему, с тобой на эту тему говорили. Тут актерская заслуга, по-моему, всех актеров.

– Да ладно.

– В меньшей степени, чем Леши Балабанова. Потому что он был такой режиссер, что он точно знал, что он делает. У него было все… Он еще не успел снять кино, а он уже его снял. Если бы не было гения Балабанова… Хотя я сегодня – ты не поверишь – смотрел за час до выезда к тебе…

– «Жмурки»?

– Нет. Интервью с Александром Гордоном у Дудя. И я посмотрел буквально первые 20 минут.

– Интересно?

– Не знаю, я не досмотрел. Я хорошо отношусь к Саше Гордону, потому что не пытаюсь ковыряться в его личности…

– Но он умница.

– Просто мы с ним снимались вместе в кино как актеры. Мы с ним не близкие друзья, но достаточно хорошо знакомы. Он мне симпатизирует. Может быть, в жизни, если с ним жить, он полная сволочь, я не знаю.

– Но ты с ним жить не пробовал?

– Нет. (Смеются.) И как раз он говорил о Балабанове. Он говорил какие-то правильные вещи, наверное, и он как раз говорил о Балабанове, о том, что искусство все-таки должно либо куда-то тянуть людей, заставлять на какие-то такие серьезные вещи.

– Я помню обсуждение у него в студии фильма «Груз 200».

– Вот об этом и был разговор. И он как раз о Балабанове говорил… не то что он Лешу оскорблял и принижал. Нет, он говорил просто о своих несогласиях с ним. Вот как раз из-за фильма «Груз 200».

– Балабанов – гений. Я уверен в этом.

– Я тоже так считаю.

– Уверен в этом.

– Я вот с Сашей в этом плане не согласен.

– И я. Уверен: Балабанов – гений. И чем дальше момент его смерти от нынешнего времени, тем больше он кажется выше, крупнее, масштабнее.

– Ты понимаешь, он не от мира сего был.

– Да. Ну конечно. Так у него на лице это было написано. Вот я посмотрел недавно…

– Дима, я это точно знаю. Очень просто со стороны… Вот я сейчас не о Гордоне и не о Балабанове. Я сейчас о себе, о том, что я пытался снять свое кино.

– Да.

– Что-то мне нравится в этом кино, что-то не нравится, но я точно знаю, какой это совершенно тяжелый труд. И совершенно это разное: актерская профессия, режиссерская. Люди, которые что-то комментируют, критикуют и которые сами не пытались ничего никогда в жизни снять, – мне кажется, они вообще, в принципе, с трудом понимают, как тяжело это все делается.

– Леша, но ты знаешь, о чем я? Вот я начал говорить, как ты хорошо выглядишь. О том, что у тебя сейчас, может быть, самый лучший период для актера, расцвет, форма прекрасная, творческий расцвет. Тебе сейчас по большому счету 10 фильмов в год надо выпускать.

– Это у меня было уже.

Я очень хочу сниматься в кино. Но не хочу сниматься во всем говне, в котором снимался раньше

– У тебя нет сейчас сожаления о том, что ты не востребован и не занят в кино так, как было бы правильно?

– Дима, а чего жалеть-то?

– Ну честно.

– Я же не могу прыгнуть выше… Нет сожаления, что я не востребован. Но опять-таки, что мы вкладываем в слово «невостребованность»? Недооцененность сейчас?

– Да.

– Недопонятость сейчас?

– Да.

– Ну, я во многом сам, наверное, виноват, во многом виновата, как мы с тобой говорили, желтая пресса, которая – к моим подвигам – еще это все раскрутила.

– Ну, я тогда вопрос иначе тебе задам. Ты хочешь сниматься в кино сейчас?

– Я сейчас к этому и вел.

– Давай.

– Я хочу сниматься в кино. Я очень хочу сниматься в кино. Но если на бытовом уровне: во-первых, я не хочу сниматься во всем говне, в котором я снимался раньше. Я не хочу собирать все на себя. Я не хочу, как сумасшедший, играть во всех спектаклях: хороших, плохих…

– Да у тебя даже эпизоды… Даже в «ДМБ» эпизод один стоит целой роли. Ну слушай.

– Дима, тебе повезло, ты не видел шедевра украинского кинопроизводства «Ангел-хранитель». Ты посмотри, загугли. Это же… это же просто… Раиса Рязанова, Мишка Горевой, Лев Дуров…

– О!

– Дашка Поверинова. Кого там только не было…

– И хорошее кино?

– Хуже не бывает. 250 серий. Меня убили на 150-й, бл…дь. Я… потому что уже не выдержал. В Киеве снимали. Когда начались эти конвейеры. Ну, в России то же самое. Дело не в том, что Киев отличается от Москвы.

– Понятно. Понятно. Понятно.

– У нас своих там деятелей было. У вас – Опалев. Там все…

– Опалев?

– А кто? Притом, понимаешь, цинизм этих продюсеров в том, что Опалев прекрасно разбирается в кино. Но я в то время был молодой, и у меня в то время было повышенное чувство справедливости. Я пытался Опалеву доказывать, что… ну как же можно людей кормить вот этим вот? А это бизнес. А я тоже не выбирал особо. Ну предлагают – ну давайте сниматься.

– Сейчас есть предложения, Леша?

– Мало. Есть предложения, как я сейчас снимался: два-три съемочных дня в роли гест-стар, типа Алексей Панин засветился, привлечь к этому внимание. Серьезных, драматических ролей нет.

– А есть хорошие фильмы российские сегодня?

– Ты знаешь, я не смотрел. Есть, наверное. Я как-то упустил в последнее время, что там снимали.

– Тебя сейчас наверняка смотрят много российских режиссеров, причем хороших российских режиссеров… Ты готов сниматься в их картинах, если они пригласят?

– Да.

– И ты им это говоришь сейчас вот? Вот на камеру. Что ты готов сниматься в их картинах…

– Ну, у Шахназарова – нет.

– Ну, он негодяй.

– Даже не будем.

– И талант его ушел в жопу из-за того, что он стал таким негодяем. А может, и был.

– Первое, что пришло в голову, – Шахназаров.

– И этот еще – Кеосаян тоже. Был хорошим режиссером.

– То есть понимаешь, какая история? Это же мало кто знает. Я не помню: мы с тобой говорили на эту тему? Тигран Кеосаян был для меня очень близким человеком.

– Да.

– А когда я снялся в фильме «Звезда», это был мой первый «Кинотавр»…

– Государственная премия России.

– Сразу премию уже дали.

– Путин вручил.

– Уже Путин… Я уже потрогал. Что ты? Постоял.

– Давай так: постоял. Потрогал – не надо. (Смеются.) 

– И Тигран на этом «Кинотавре»… Мы же были очень близкие люди. Он собрал компанию – у меня даже есть обложка журнала «ТВ-Парк» того времени.

– Да-да. Да-да.

– В котором статья называлась «От звезды до звездочки». Я помню этот заголовок. У нас была компания: Владик Галкин, Оля Дроздова, Оксана Фандера, Тигран, Алена Хмельницкая (естественно), рыжий «Иванушка», Стасик Дужников.

– Хорошие ребята все.

– Тигран был душой, был человеком-праздником.

– А у него юмор был тогда?

– Да. Юмор был.

– Я сейчас смотрю иногда то, что он ведет на НТВ.

– Дима, даже не понимаешь. Тигран излучал его.

– А куда делся юмор?

– Я не знаю. Ты понимаешь, в чем дело? Я с Тиграном не виделся с того времени, как мы вот тогда расстались. Прошло уже хрен знает сколько.

– Слушай, но он снял ведь неплохой фильм «Заяц над бездной», еще что-то. Я смотрю иногда – несколько выпусков посмотрел – этой «Смехопанорамы»… Или как она называется?

– Дима, это не обсуждается.

– Херня эта на НТВ. И я думаю: а смеяться где? Это все так плохо… Человек без юмора.

– Ты понимаешь, Тигран в то время излучал. Он был человек-праздник, он не был политизирован, он не выкачивал, наверное, по определенной схеме бабло из российского бюджета. Да. Я же не стоял там – я представляю, как это было.

– Но Навальный же написал все.

– Маргарита Симоньян. Понимаешь, я упустил тот момент. Я с Тиграном расставался – у него была жена прекрасная и красивая Алена Хмельницкая, с которой мы до сих пор переписываемся в Instagram. Потом я вдруг открываю Instagram и вижу Маргариту Симоньян.

– Страшная пара гнедых.

– Ты понимаешь, Тигран был человеком-праздником. А сейчас превратился… Опять-таки, я уверен, что, если Тигран сейчас сядет с нами вот здесь без камер, он тебе скажет: «Дима, ну ты же понимаешь, надо на что-то жить. Ну ты же понимаешь, в какой стране мы живем».

– Но это ужасно.

– Я уверен, что он так скажет. Я это знаю на 100 процентов. Я тебе скажу больше: может быть, есть один дурачок, но все российские медийные лица, которых сейчас мы можем с тобой упомянуть, в ресторане, если мы заговорим о Путине, о политике, об оппозиции – обо всем, они тебе также скажут: «Леха, ну ты что, дурак, что ли? Ну, ты же прекрасно…»

– Леша, но не было еще бы так обидно, если бы он, даже воюя с Украиной, излучал бы праздник. Это было бы еще понятно – талант.

– Он не воюет с Украиной.

– А так – унылое говно какое-то.

– Тиграну нужно было в те времена достроить дом в Барвихе. Видимо, достроил. Опять-таки, не осуждаю.

Во время съемок «Форт Боярд» Симоньян устроила скандал грандиозный. Она, оказалось, очень боится вертолетов

– Да.

– Но сейчас другие. Маргарита Симоньян… Ну, я помню эту прекрасную девушку. У нас была гениальная с ней история – до сих пор вспоминаю. Ну и когда я насмотрюсь в очередной раз, сидя в Испании, каких-то программ на YouTube, я все время думаю: «Может, записать, рассказать?» Потом забываю. Мы полетели на «Форт Боярд».

– Вдвоем?

– Нет, слава богу.

– Так.

– Там было много народу. Там же потоком все снимают. Не просто одна команда приехала – там одни отсняли, другие улетели, эти прилетели. Российская команда была единственной командой, которым запретили в обед привозить вино. То есть японцам, американцам можно было. А российской команде запретили в обед привозить вино, потому что до нас были Вова Пресняков и Миша Ефремов.

– (Смеется…)

– И примкнувший к ним Егор Титов. Не знаю, что они там устраивали, но, когда мы уже играли на «Форте», вина нам не давали – мы проносили его в штанах. А я был в одной команде с Маргаритой Симоньян. Она в то время была какая-то журналистка с какого-то канала – я ничего о ней не знал. Я выпивал. До меня – Ефремов, тут Титов, тут еще группа «Премьер-министр» подъехала, Егор Ковальчук из НХЛ.

– Так.

– Там вообще веселуха. И на форт Боярд, где мы жили в городе Ля-Рошель, нас возили на автобусе до пристани, а потом на катере – до форта. А во второй съемочный день начался шторм. Не дождь, но сильный ветер. И нас на вертолете хотели забросить.

И Маргарита Симоньян устроила скандал грандиозный. Она сказала: «Я не полечу на вертолете, мне насрать на ваши съемки. Я не вылетела бы из России, если бы знала, что меня посадят…» Она, оказалось, очень боится вертолетов. Она сказала: «Категорически я не полечу на вертолете». Она устроила дикую, скотскую истерику.

Представляешь лицо Маргариты Симоньян, только еще озлобленное? Она орала на всех продюсеров, крыла всех матом. И продюсеры с русской стороны – а мне запретили пить накануне – и они ко мне подошли и сказали: «Леша, делай с ней, что хочешь. Хочешь – пей с ней, только пускай она сядет в вертолет». И я взял ее за шиворот… Ну как? Так приобнял и говорю: «Мы пойдем в барчик». Мы с ней так нажрались! И потом сели в вертолет и полетели на «Форт Боярд». Это вот единственный мой… Я просто не хочу оскорблять женщину.

– Да, конечно.

– Она мне искренне неприятна. Я не понимаю, что произошло с Тиграном, потому что у него не просто красивая жена – а для меня его женой все равно до сих пор остается Алена Хмельницкая – у него офигенная жена. Что у него там случилось с головой? Ну, я не знаю. У Тиграна был роман с Натальей Ветлицкой. Ты понимаешь? Наташа Ветлицкая – красотка. И Маргарита Симоньян. А когда ты смотришь программы типа вот этого Соловьева твоего любимого, где она присутствует, – ну здесь вообще хочется застрелиться.

– Да, там два в одном.

– Да.

– Там вообще прекрасно. (Смеется.) Соловьев сам по себе шедеврален, но, когда еще Симоньян к нему приходит, это вообще пир духа.

– И здесь я хочу, чтобы зрители поняли, что это я говорю сейчас не потому, что Дима из Украины, а я из России. Я ни в коем не хочу сейчас случае подлизаться перед Димой. Это просто по-человечески. Когда ты это все наблюдаешь, это какое-то Кащенко (смеются).

Я пытаюсь в Испании не включать, но все равно иногда бес тянет. Потому что я начинаю очень сильно заводиться на эту тему и, как Светлаков, разговаривать с телевизором.

– «Меня сегодня бес водил по городу Парижу» – помнишь? Высоцкий.

– Нет, не помню.

– Да песня у него такая была.

– Я начинаю, правда, разговаривать с Симоньян и Соловьевым.

– (Смеется.) Что ты им говорил?

– Ой. Ничего хорошего. Лучше не буду говорить.

– Не знаю. Я Соловьева люблю: он меня часто показывает.

– Нет, я все это тоже вижу.

– Укрепляет мою популярность. Это хорошо.

– Но ты знаешь, я бы на твоем месте… У тебя иногда тоже бывает, что ты начинаешь как-то сильно на него реагировать.

– Нет-нет, я его прикалываю. Я его прикалываю – он ведется.

– Да. Но я бы, знаешь… Я бы вообще о нем забыл.

– Да нет. Ты что? Это друг мой. Как можно? Он незабываемый. Леша, итак, ты в прекрасной актерской форме.

– Извини.

– Да.

– Могу тебе сказать, что наше телевидение пытается всем доказывать по поводу врагов: Запада, Америки, Европы. Я могу сказать только одно: в Испании глубоко плевать, что там происходит в России, Украине…

– Да, конечно. И не только в Испании. Всем глубоко плевать.

– Они занимаются своими налогами, делами, работами.

– Да.

– У нас кафешечка рядом… Я в простом доме живу, в простом районе, там нет ничего олигархического. Там сидят старички, они пьют свое вино.

– Они помнят Франко.

– Франко? (Смеется.) Я к тому, что каких-то инвалидов привозят на инвалидной коляске и за ними ухаживают. А они сидят и пьют кофе с утра: в девять утра. Они не как у нас, в постсоветском пространстве, никому не нужны.

Соседей напротив смущает, что я иногда голый выхожу на балкон

– У тебя большая квартира, кстати?

– Нет, она маленькая.

– Ну сколько метров?

– Метров – не знаю. Она по-русски трехкомнатная.

– Так.

– Но по метражу она не очень большая. У нас две спальни, зал с кухней, как студия, два туалета. Но один туалет – просто вот с раковиной…

– В спальне.

– Нет, он между спальнями. Вот туалет…

– Так.

– Один туалет с ванной, балкон и типа патио: это внутренний дворик такой маленький. Но это прям вот закуток, куда можно…

– Но все равно хорошая квартира.

– Она обычная для папы с дочкой.

– Ты купил ее или снял?

– Купил.

– Купил.

– За €73 тыс.

– Вообще подарок.

– Да. Но у меня напротив арабский дом. Я не понимал, что это такое. Они не мешают…

– Но и не помогают. (Смеется.)

– Но просто вид хреновый. То есть у меня не выходят окна на море, у меня… И когда мне квартиру мои знакомые продавали – те, кто занимается недвижимостью, – они меня не обманули. Меня предупреждали: «Леша, не смущает арабский дом напротив?» Я никогда не жил в Москве с арабским домом напротив – подумал: «Да хрен с ним».

– Арабский дом еще никогда не жил с тобой напротив. (Смеется.)

– Нет, их смущает, что я голый выхожу на балкон иногда. А я забываю, что они недалеко, могу из душа выйти, собакам пеленки какие-то…

– Показать им чуть-чуть, да?

– Мне это неудобно, я ловлю себя на мысли, что, ну, арабы – может быть, не стоит.

– Леша, вернемся. Ты в прекрасной актерской форме и выглядишь очень хорошо. Вот что такое Испания, кстати. Сегодня бы тебя нагружать кино, ролями, ролями… Ну?

– Ну, нагружайте. Но я еще раз говорю: я не готов поменять сейчас свой образ жизни в Испании на то, чтобы, как раньше, как проклятый, 26 дней в месяц поездами, самолетами со съемочной площадки… Ну, для меня идеальный вариант – это две недели. Даже махнул: для меня идеальный вариант – 10 дней работать и все остальное время проводить с ребенком и в Испании.

– На что ты живешь?

– Остались деньги от проданной квартиры в Москве моей. Ну, у нас не бывает «моей».

– Ты продал свою квартиру, да?

– У нас было две.

– Так.

– Одна осталась. Она сдается.

– Так.

– Одна квартира продана, еще когда мама была жива, а от нее остались деньги. Я периодически приезжаю… Но это крохи – об этом даже не стоит говорить. Я что-то делаю – мне платят за съемки, за какие-то интервью, за кино, которое бывает редко. Поэтому сейчас о работе, вот именно о моей профессии, здесь даже говорить не стоит.

– То есть ты сдаешь квартиру…

– Я сдаю квартиру, у меня остались деньги от проданной квартиры. И продался дом.

– Угу.

– Но это тоже копейки. Дима, это не дом на Рублевке. Это тоже крохи. Ну то есть на жизнь на обыкновенную, скромную нам хватает. Ну, можем себе позволить в ресторан сходить… Ну то есть мы не голодаем, но такой жизни, как раньше, нет пока. Но надеюсь, что она вернется.

– После того, что ты уехал из России, после нашего интервью, где ты сказал какие-то слова о России, об Украине добрые слова сказал, не было такого, что кто-то из режиссеров или высокопоставленных чиновников сказал тебе: «Все, о кино забудь, не будет тебе приглашений»?

– Дима, об этом сказали давно. При этом Вовка Епифанцев – он же сказал…

– Ох какой актер классный, кстати, да?

– Хороший.

– Прекрасный.

– Для общества – мы все извращенцы. Сумасшедшие, извращенцы. Все, что выходит за гранью…

– Я просто «Жуки» посмотрел. Ты видел этот сериал? Он там играл одну из главных ролей.

– Нет.

– Моща какая! Я его папу еще помню.

– Хороший артист. Он и снимался в моем фильме.

– Да-да-да.

– Епифанцев – артист.

– Я еще папу его помню.

– Дима, просто к сожалению, понимаешь, мы с тобой прыгаем – все хочется сказать…

– Ну скажи.

– Ты понимаешь, к сожалению, доказывать что-то нашему советскому обществу – я даже не говорю сейчас «российскому» – бесполезно.

Люди сейчас начнут говорить: «Ну вот если без трусов либо вот это – это, значит, свобода». Они не понимают. Знаешь, в Испании, в Европе июнь – это гей-парады. Я был недавно в маленьком городе, где на балконах люди (не геи) просто вывешивают флаги ЛГБТ. В знак солидарности. В России пытаются объяснить: «Мы – страна… скрепы, ценности…»

– И при этом столько п…доров во власти! В прямом смысле слова.

– Это не обсуждается. Про Володина мы сейчас не говорим.

– (Смеется.) И не только про него.

– Но ты понимаешь, Европа разная: Германия, Франция, Испания… Это не значит, что Европа – все в одну кучу. Никто не собирается разрушать наши ценности. Я не понимаю, о каких ценностях говорят в России, но здесь не относятся к геям и к лесбиянкам как к ценностям. К этому относятся как к данности. И никто на это не обращает внимания. Это не ценности. Здесь никто не пропагандирует это как ценности. Ценности хоть в России, хоть в Америке, хоть в Китае – они должны быть одни и те же.

– Права человека…

– Это добро, любовь в первую очередь.

– Да.

– Права человека – это уже общество. Дима, это уже как бы вот социум.

– Добро и любовь, согласен.

– А человеческие ценности – добро и любовь.

– Угу.

– О каких ценностях вы говорите, если Ваня Охлобыстин предложил сжечь всех гомосексуалистов? Блядь, с какого перепоя? Танька Лазарева после этого перестала с ним общаться. Заблокировала его в Instagram.

– А он что, дебил?

– Ты понимаешь, я вот сейчас приезжал в Россию, снимался с Ваней.

– Так.

– Он знает, что я в Испании, мы с ним не виделись хрен знает с какого года. Я к Ивану Ивановичу Охлобыстину все время относился с большим-большим уважением.

– Ну, талантливый человек же.

– Но вот мы с ним встретились… Я тоже думал об этом. Я так подумал: «Ваня, раз ты знаешь, что я в Испании, то, наверное, ты же знаешь про все мои остальные подвиги». Ни слова мне об этом не сказал. Про мою дочку он спросил, он с ней обнялся. Нормально со мной здоровался, общался, обнимался и разговаривал. То есть я не понимаю: это такое…

– Игра такая.

– Игра такая или что? Не знаю. Просто к сожалению, Греф об этом – ты знаешь, да? – сказал.

– Да.

– Вот этот известный его…

– По Грефу я знаю многое. А что он сказал?

– Ну по поводу, что, если людям дать информацию, они все будут образованные, как ими можно управлять? Понял, о чем я говорю?

– Понятно.

– Когда он говорил: «Как? Вы что?» К сожалению, большая часть общества в России – и в Украине, наверное, так же… Я сейчас просто не хочу, чтобы нам говорили, что я оскорбляю россиян. К сожалению, и в Украине, и в России, и в Беларуси…

– Зашоренные.

– А как ими управлять, если они все будут умными, продвинутыми, образованными? Управлять можно толпой. Поэтому просто объяснять, что Америка – враг, нам пытаются… Вот эта фраза: «гей-Европа». Где? Дима, мы с тобой сидим – ты видишь, чтобы здесь… Да нет, просто какое-то другое отношение – все другое. А у нас – День ВДВ.

– Да. Это и есть духовные скрепы.

– А вот наши духовные скрепы – это День ВДВ.

Вранье можно где-нибудь в тайге рассказывать. Но всем же понятно, что никакого референдума в Крыму не было

– Ты говоришь об актерах, которые играют: думают одно, говорят другое. Но я знаю довольно много и актеров, и общественных деятелей российских, которые, в общем-то, либералы, умные, просветленные, просвещенные. И они один на один говорят такую хрень: «А если бы вот в Крым не вошли наши войска и мы не забрали бы его, там бы уже американцы были. Поэтому правильно сделали».

– Я это тоже слышал, да.

– На полном серьезе. И так далее. Это только малая толика всего.

– Так они на Макаревича тогда гнали. По большому-то счету это же всем людям, которые башкой соображают, понятно: вранье можно где-нибудь в городе Будайбо, где-нибудь в тайге рассказывать. Но всем же понятно, что никакого референдума в Крыму не было.

– Ну конечно.

– Мы с тобой говорили на эту тему еще в Стамбуле.

– Да.

– Да, действительно, когда… Я в Крыму с 98-го года. Моя первая любовь, моя первая девушка из Ялты. Я действительно наблюдал на протяжении многих лет, что крымчане хотели в Россию.

– Да.

– Это было так.

– Да.

– Я не знаю, я не могу ответить за всех крымчан, но вот с кем я общался… Притом они со мной общались не просто как со случайным российским актером, а мы вместе там шашлыки жарили…

– Да-да, особенно севастопольцы, побережье.

– Да.

– Да.

– Это так. Но после того, как все это произошло, я, опять-таки, общался с теми же крымчанами. И мне рассказывали, как чуть ли не насильно заставляли менять паспорта… Я сейчас могу быть неточным, но я могу сказать одно точно: люди, оказывается, не все хотели в Россию. И сейчас там они не счастливы, что они стали Российской Федерацией.

– Ну, получили полицейское государство.

– Получили. И у них отобрали то, что у них… Как отбираются эти пляжи, как отбираются их земли, как им не разрешают… Это я сейчас не хочу голословно говорить: я просто увидел… Вот когда я с флагом кричал… Что я там кричал? Ну, я поддержал все это. А потом я увидел совсем другое. Я увидел, как на самом деле все это происходило.

– Ты знаешь, тебе хватило честности – одному из немногих – сказать, что ты заблуждался. Ты сказал вот в нашем интервью: «Украинцы, простите меня».

– Абсолютно честно.

– Да. А ты получил из Украины обратную связь?

– Ты имеешь в виду сообщения людей?

– Да-да-да.

– Мы начали с этого. Те, которые ко мне плохо относились… Не только из Украины. Наше интервью с тобой просто мне помогло открыться для людей, которые обо мне знали только по желтой прессе, таким, как меня преподносили. Я даже не разделяю сейчас Украину, Россию, Беларусь: в Instagram пишут все. И на украинском языке пишут… Вообще не разделяю. У меня нет российского телевидения.

– А как ты живешь?

– У меня есть телевизор, YouTube. И я выбираю, что хочу смотреть.

– Ага. А то как жить без российского телевидения? Это же вообще…

– А, ну да… (Смеется…) И ты понимаешь, оно все получилось так неожиданно, что вот мы с тобой заговорили про Балабанова, я буквально сегодня посмотрел Гордона. А позавчера – Макаревича про Крым, всю эту историю. Кто-то его пытался обосрать… А, Михалков. Вот что! Это был «Бесогон». Это вообще дно.

– Гнал беса.

– Да, гнал. Я всегда говорил, что Никита Сергеевич Михалков – великий режиссер.

– Абсолютно.

– Безусловно.

– Так он и актер грандиозный.

– Да.

– Ты с ним снимался в «Жмурках».

– Да. Он умеет обаять всех. Но когда я сейчас посмотрел «Бесогон», у меня сразу вспомнились слова Шарикова из «Собачьего сердца», но когда он еще был собакой, под столом лежал. А профессор Преображенский что-то там гнал про разруху… И Шариков – это его мысли: «Первоклассный деляга, ему прям бы на митингах выступать…»

Никита Сергеевич Михалков умудрился в одной своей программе обосрать этого, этого, этого, подлизать жопу вот этому, потом вырулить так, что это было не так, потом куда-то перейти.

И я понимаю, что люди, которые смотрят это, – они ему верят. По поводу Макаревича. Это избитая фраза. Но Макаревич сказал правильно: о каком референдуме можем говорить под дулами автоматов?

Алеся…

Алеся Бацман: Представляешь, тебе никогда еще такой официант не наливал.

– (Смеется…) Это высокооплачиваемый официант.

– Мне наливает вино жена Дмитрия Гордона.

– (Смеется.) Леша.

– Избитые фразы. Но никакого референдума не было. Да, может быть, многие люди действительно верили в то, что сейчас придет Россия – и все изменится.

– И пенсии увеличатся.

– И пенсии…

– Они и увеличились наверняка.

– Но референдум не проходит за три дня. И он, наверное, по-другому как-то проходит.

– Ты знаешь, Никита Сергеевич Михалков (мы с ним, кстати, в один день родились, что интересно) – талантливейший человек. Ну, безусловно. Даже мысли другой нет. Но классический пример такого приспособленца, уникальный приспособленец. То есть если завтра будет нужно сказать, что Путин – сволочь и все было ошибкой…

– Дима, это абсолютно мои слова, о которых я подумал, когда я смотрел эту программу «Бесогон». Один в один.

– Он будет в первых рядах. Он скажет: «Вы заблуждались, а я уже тогда знал и сейчас говорю: сволочь, все было ошибкой». Потрясающий человек.

– Ты понимаешь… Как тебе объяснить? Тебе это будет немножко сложно… не то что сложно – ты поймешь. Вот сидишь ты в Испании, сделал свои дела там, все это… Включил этот YouTube. Я пытаюсь не часто это делать, но, когда засасывает, ты начинаешь смотреть: ты подсаживаешься на эту иглу. Начинаешь смотреть Навального, Фонд борьбы с коррупцией, тебя. Вот все, что касается…

– Михалкова.

– Михалкова. Вот все.

Это мы здесь, за границей, воинствующая эмиграция. А основной массе жителей России по барабану. Они никуда не встанут и никуда не пойдут

– Так.

– Притом их ты смотришь с точки зрения того, чтобы их больше ненавидеть, чтобы злее быть. А это – чтобы услышать то, что тебе нравится. Что-то, с чем ты согласен. То есть это мастурбация такая. Не знаю, как правильно подобрать слова.

У меня определенно есть свое понятие, что мне нравится, а что нет. Вот я приезжаю из Испании в Россию – даже эти поездки, которые у меня были, – начинаю с кем-то общаться и, судя по тем программам в интернете, вот рассказывают про протесты, про какие-то недовольства, я думаю: ну, наверное, вся страна такая. Я сейчас приеду в Россию и… А приезжаю – и оказывается, что им по большому счету – основной массе – по барабану.

– Конечно. Конечно.

– Это мы здесь, за границей, воинствующая эмиграция. Ну, в смысле, воинствующая внутри.

– Да лишь бы хлеб был на столе… Да, конечно.

– Хлеб. Да-да-да. А им по большому счету по барабану. Они никуда не встанут и никуда они не пойдут.

– Ген рабства.

– Да. Видишь, а в Украине? Давай я тебе задам вопрос: почему в Украине получилось тогда?

– Географически…

– Если братский народ. Если…

– Мне Немцов это объяснил. География: чем западнее, тем больше свободы. Географически. Я не думал так.

– Ну насколько там западнее-то?

– Украина западнее.

– 800 километров до Киева.

– Даже если ты поедешь от Донбасса в сторону Западной Украины…

– Я просто себе этот вопрос задавал.

– А я сейчас отвечу.

– Если мы все одинаковые, советские, братские, то почему в Украине-то получилось?

– Нет-нет-нет, мы не одинаковые. Если ты даже в рамках Украины поедешь на машине от Донбасса до Западной Украины, ты увидишь, как будут дома меняться: лучше, чище, красивее. Вот ты увидишь: географически чем ближе к Западу, тем будет более западнее жизнь. Это интересно, это фантастика.

– А белорусы почему тогда встали?

– Ну, потому что белорусы не похожи на русских тоже. Это разные народы. Белорусы – это нордический народ.

– Мы сейчас когда разговаривали с твоей девушкой по поводу твоей книги…

– Угу.

– Она меня немножко так поставила в тупик. Она спросила: «Вот Путин сказал, что мы – братский народ». И я на самом деле не могу на этот вопрос ответить. Но с одной стороны…

– Он сказал, что мы – один народ.

– Один народ.

– Мы – братские народы.

– Что он имеет в виду, я понимаю.

– Да.

– У него чисто свои цели.

– «Мы – один народ. И надо объединяться».

– Да.

– Да.

– А с точки зрения «один народ»… Ну, вот мы с тобой… мы же, в принципе, один народ. Мы же с тобой не разные.

– Ты знаешь, вчера вдруг у меня сложились эти слова в голове в одно предложение – и я понял: Боже, как точно! Россия – это страна победившей отрицательной селекции.

– Еще раз.

– Россия – это страна победившей отрицательной селекции. Я вдруг это понял. Знаешь почему?

– Подожди. Разложи.

– Разложу. Я имею в виду сейчас все постсоветское пространство – и Украину, и Беларусь, в частности, тоже. Я тебе объясню почему. История этого пространства. Начнем с 1914 года, с Первой мировой войны. Первая мировая война – миллионы убитых. Дальше: революция. Гражданская война – миллионы убитых. Причем лучших. Миллионы уехавших, миллионы сосланных. 33-й год – Голодомор. Миллионы замученных людей от голода элементарно. 37–39-й годы – сталинские репрессии. Миллионы людей замучены, отправлены в лагеря, умерщвлены и так далее.

Вторая мировая война – миллионы, как правило, лучших – погибали всегда лучшие… Ты же знаешь, кто первый шел на фронт добровольцем и так далее. Миллионы – в топку. После войны и вот до перестройки и до нынешних дней – миллионы уехали, просто переселились в разные страны.

В результате – победившая отрицательная селекция. Потому что лучших убивали, ссылали, лучшие уезжали – выживали худшие. Вот тебе отрицательная селекция. Она победила, к сожалению. Вот тебе состояние общества, когда человеку важнее кусок мяса на столе. Он раб внутри. Если ему мясо важнее всего остального и хлеб, он раб. Рабам бросили кусок мяса – жрите и молчите. Они жрут и молчат.

– Ты понимаешь, не могу сейчас говорить «да», «нет», потому что, ну, я понимаю, о чем ты говоришь.

– Я тебе свою точку зрения изложил.

– Да-да. Мы вот сейчас были у друзей в Испании: здесь, в гостях – и к моей подруге приезжал парень – француз. Он русский, но он родился во Франции, он вырос во Франции. Он француз. И сейчас когда Макрон сказал об обязательной прививке, Франция вышла на улицу – он начал говорить свои мысли по поводу французского менталитета. Как к этому французы относятся? Он говорит: «Я привык с детства, что я считаю, что я один и мой голос может повлиять на что-то происходящее в стране. Мне свобода подарила…» То есть он привык жить с детства с чувством того, что «я – это личность, что я имею право выйти на площадь и заявить о своем несогласии».

– Да. Да.

– «И я привык, что с моей свободой должны считаться».

– Хорошо сказал.

– Это говорит мне француз.

– Да-да. Хорошо сказал.

– Но он русскоязычный, но он родился там. В России этого нет. И никогда не будет.

– Ну, конечно нет. И боюсь, никогда не будет.

– Никогда не будет. К сожалению, никогда не будет, потому что если мы просмотрим, проанализируем всю историю от Бориса Годунова – я не знаю – с черта лысого, а чего когда-то в России по-другому было? Никогда. Шариков? Ну, блин, Булгаков все об этом написал.

– Да. Добавить нечего. (Смеется.)

– Добавить: читайте «Собачье сердце».

– И Швондер.

– Да, и Швондер.

– И Швондер, да.

– Преображенский, Швондер и Шариков.

– Да. Преображенский не выживает в этой истории.

– Нет.

– Скажи, пожалуйста, как в Испании с сексуальной свободой?

– Я пытался тебе раньше об этом заговорить, но…

– Я же сначала о главном…

– Я опередил время.

– Да, ты опередил время. Ты опередил время.

– Еще раз хочу тебе сказать: мне очень обидно, что российские пропагандисты всю Европу, все в одну кучу валят: гей-Европа, нет ценностей, нет того, нет сего… Люди здесь просто живут. Здесь никто не оскорбляет никого… Да я не видел, чтобы здесь геи и лесбиянки качали свои права и пытались насадить какие-то ценности. Я не вижу этого. Здесь вообще этого нет. Помнишь, блин… Как же объяснить-то ну, образно? Помнишь фильм Тодоровского «Стиляги»?

– Да, конечно.

– Обязательно, если будешь монтировать, если тебе разрешат, вставь это. Они были стилягами…

– Да, я помню хорошо.

– Они там все тусили, носили…

– Очень хорошее кино.

– И был кадр, сцена, когда вот сын Янковского, которого играл муж…

– Филипп. Да.

– …Муж Боярской. Когда он уже слетал в Америку и к нему уже приехал обратно, в Россию, и он говорит: «Я тебе открою секрет: там нет стиляг».

– Да.

– «Так, как вы ходите, – это считается…» Я тебе открою секрет: здесь нет никакой гей-пропаганды. Просто здесь есть замечательные нудистские пляжи. Мы вот сейчас были.

Дома я хожу в одежде, но из душа до спальни могу дойти голым. Я не буду кричать: «Нюся, принеси мне полотенце»

– Ты ходишь на нудистские пляжи?

– Я только туда и хожу. Дима, куда я могу еще ходить? Посмотри на меня (смеются). Вы о чем? Конечно. Я живу в этой культуре всю свою жизнь.

– Много людей там: на нудистских пляжах?

– Дима, я могу поделиться с тобой кадрами, но боюсь, что тебе просто не разрешит YouTube это показать. Я могу показать тебе фотографии, видео. «Вера Плая» – это нудистское поселение.

– Вера Брежнева.

– Это целая нудистская урбанизация, коттеджные поселки. Это люди молодые, старые, худые, дети, взрослые, гомосексуалисты, лесбиянки. Тебе не нужно в барах одеваться. Это вот барчики. Ты ходишь… там нет никакого разврата.

– Ты ходишь голый все время…

– Да. И это счастье. Вот ты знаешь, здесь и сейчас ты счастливый, радостный и позитивный. У тебя нет времени на агрессию, злобу. Ты просто получаешь удовольствие.

– Объясни мне, чтобы я понимал. Вот ты вышел в такой бар, допустим.

– Да.

– Рядом с тобой красивая девушка. Твой организм реагирует на нее?

– Я ее вижу, но организм не…

– Не реагирует?

– Не реагирует. Конечно, Дима. Это твой вопрос, к сожалению, не первый.

– Банальный.

– Он банальный. Дима…

– Не реагирует.

– Дима, ты не идиот. Ты видишь красивых женщин, ты видишь красивые тела, ты видишь некрасивые тела. Но когда ты находишься… Это другая культура, Дима. Объяснить это человеку, который не в этой теме, невозможно. Но ты пойми… Знаешь, нудистских пляжей простых очень много. Где люди приходят, постелились, сели… А здесь… Это сложно передать. Это состояние счастья.

– Свободы.

– Свободы не только физической, но и башка освобождается. То есть у тебя могут быть проблемы дома, еще где-то, но, приезжая туда, ты живешь здесь и сейчас.

– Даже если у тебя некрасивое тело, если ты полный…

– Дима, у меня не очень красивое тело.

– Я не про тебя. Если ты…

– Дима, у меня не очень красивое тело, поверь мне.

– Ты прекрасно сложен.

– Я прикрыт, Дима.

– (Смеется.) Даже если у человека некрасивое тело, если он полный, безобразный, вообще…

– Никто не обращает внимания. Люди приходят для другого. И понимаешь, в России и в Украине… У вас есть Гидропарк в Киеве.

– Там тоже балуются этим?

– Нудистский пляж.

– Да? Серьезно? Я не знал.

– Гидропарк. Ну, Дима, ну что же вы? Это другая культура. Понимаешь, женщины, они, может быть, не юные, но при этом, знаешь, они украшаются какими-то цепочечками… Это все – в ритме танца. Люди счастливы. Никто не заморачивает голову детям. Это же мы, взрослые, начинаем насаждать какую-то… Мы же рождаемся-то все, в принципе…

– Ты дочку берешь туда?

– А у Нюси другая история началась.

– Так.

– Нюся в Крыму на нудистском пляже провела огромное количество времени.

– Так.

– Мы с нашими друзьями из Беларуси с детьми жили с палатками. Естественно, мы голые купались, загорали, все. У Нюси начался переходный возраст – она стала стесняться своего тела. Она спокойно раньше купалась на нудистском пляже, а сейчас она спокойно приходит на нудистский пляж, но ходит в купальнике.

– Ты не стеснялся перед дочкой появляться…

– Никогда. Я никогда не ходил перед дочкой… Ну как? Не будем сейчас копать опять российскую желтую прессу. Ты понимаешь, на нудистских пляжах огромное количество детей. Не надо это все валить в одну кучу. Секс… Там нет секса. Это просто другая культура поведения.

Я никогда не стеснялся перед дочкой купаться. Дома я хожу в одежде. Пляж и наша жизнь там – это одна история. Дома, ну, я могу выйти из душа, если у меня, например, полотенце куда-то затерялось, дойти до спальни. Я не буду кричать: «Нюся, принеси мне полотенце». Нет, я выйду спокойно голый, пройдусь и оденусь. По дому мы так не ходим. Но на пляже – да, я хожу спокойно голый. И мои жены так же ходили.

– Ты рассказывал мне в интервью об опытах групповой любви. Рассказывал, как вы дом снимали – 120 человек.

– Дима, давай мы лучше, чтобы интригу сохранить, отправим людей к тому интервью.

– Да. Как в Испании с этим?

– Здесь, как я узнал, это абсолютно нормально. Здесь есть…

– Групповая любовь?

– Нет, Дима, я здесь ни с кем не встречался, ни в каких свингерских компаниях… Я просто знаю, что в Аликанте есть большой свингер-клуб. Более того, мне мои знакомые рассказали, что даже в небольших городочках есть свингер-клубы. Для людей это не какое-то событие. Ну, это нормально: муж и жена пошли, захотели свежего какого-то…

– Ветра.

– Свежего ветра, энергии. Они поменялись парами, потрахались и разошлись.

– А если просквозит?

– Надо предохраняться.

– (Смеется.) Так.

– Ты понимаешь, даже в секс-шоп здесь когда входишь… Здесь, в Аликанте, например, огромный секс-шоп, похож на наш… Какой сейчас в Киеве большой супермаркет считается?

– Ну, я знаю…

– Я имею в виду, не секс-шоп, а вообще продовольственный. Ну, здесь – «Меркадона».

– «Мегамаркет».

– «Мегамаркет». Это гигантский секс-шоп, вот гигантский просто. Я таких не видел в России. И люди туда приходят, как за хлебом. То есть ты заходишь, там девочка с мальчиком молоденькие – продавцы – их спрашивают, никто не стесняется, на каком режиме это куда совать, как это работает, какие удовольствия это доставляет. Люди другие.

– Загнивающий Запад.

– Они хотят просто, понимаешь, вот этим своим поведением, этими секс-шопами – они просто хотят уничтожить наши ценности.

– Да, конечно. Это диверсия. Это прямая диверсия.

Самая большая диверсия, как мне кажется, – это внедрение христианства в общество

– Не знаю даже, как об этом говорить. Ты же понимаешь, что…

– Вибраторы против духовных скреп.

– Духовные скрепы, да.

– Да (смеются). Ударим вибратором по духовным скрепам.

– Дима, ты понимаешь, когда зацикливаешься на этом, когда человек начинает говорить только о сексе, это, наверное, тоже не все в порядке с головой. Но здесь к этому по-другому относятся. Ничего не мешает ходить в церковь, на нудистский пляж. И собственно говоря, непонятно почему… А, Михалков, опять-таки, по свадьбе Ксении Собчак проехался.

– Так.

– По поводу… в каком храме они венчались, что это была заранее подготовленная театральная постановка, что это изначально было все – как ты говоришь? – диверсия. Я понимаю, что большинство людей не поймет, о чем я говорю. Ребятки, самая большая диверсия, как мне кажется, – это было вообще внедрение христианства в общество. Для того чтобы верить в Бога, тебе не нужны попы.

– Конечно.

– И христиане-гностики, которые были преданы анафеме, об этом говорили. Кому нужна была христианская вера? Императору Константину, если я не ошибаюсь? Поправьте меня. В 320-м каком-то году нашей эры. Потому что нужно было как-то это все расползающееся [общество] собрать.

– Организовать.

– Давайте вспомним про пап римских – педофилов. Ребятки, а почему? Бог – это пространство, вселенная. Оно живое.

– Нет, ты сейчас…

– Какая разница – голый я купаюсь или мне телогрейку на себя одеть? Что, я от этого по-другому верю, что ли?

– Но в России бы надели на тебя телогрейку. С номерком еще (смеются). Ты заговорил про Никиту Михалкова. Я задал же ему вопрос, когда интервью у него брал.

– Я посмотрю. Не видел.

– Не является ли он гомосексуалом.

– Я знаю только слухи.

– Так и я же знаю такие слухи. Я ему сказал…

– Но мы же не можем об этом говорить.

– «Слухи это?» Нет, ну я ему сказал. Я задал ему вопрос этот – он на него ответил.

– Что сказал?

– Отвечал долго.

– А у него не бывает коротко. (Смеются.) Я не буду отвечать за Никиту Сергеевича Михалкова. И прямой ответ тоже не дам, потому что я не присутствовал. Мне по-разному говорили о Никите Сергеевиче Михалкове. Я какое-то слышал интервью с ним, где он категорически осудил все это. Я не знаю, кому верить: слухам или Никите Сергеевичу Михалкову.

– Никите Сергеевичу Михалкову. Скажи, пожалуйста… По поводу групповой любви мы выяснили. А как здесь обстоит дело с собаками? Многие интересуются. (Смеется.)

– Вау! С собаками… Ну, понимаешь, у меня, в принципе, здесь…

– Собак нет?

– Нет. Здесь, в Испании, у меня остались только собаки. Потому что моя дочка спит в спальне, а я – с Моти и Лукасом.

– С собаками.

– С собаками. Собственно говоря, с собаками я только и сплю.

– В общем, как жил ты с собаками, так и живешь дальше.

– Ничего не меняется. (Смеются.) Вот да. И прям целуемся, обнимаемся. Да.

– А они большие?

– Нет, маленькие. У меня две чихуашки: Моти и Лукас. Мы когда с Люсей разводились, разделили собак. Ей осталась одна собака, мне – другая.

– Ей – большая?

– Нет, у нас были обе чихуашки. Потом мы купили Лукаса. Вот теперь мы и спим втроем. Это правда, Дима. Я тебе открою еще один секрет.

– Не надо.

– Он меня убьет. Я думаю, он поймет шутку. Как это правильно? Я к Леве («Би-2») приехал в Марбелью, а у него прекрасная собака, лабрадор.

Когда была пандемия, семья была здесь, а Левка был… Я не думаю, что я рассказываю что-то такое, что нельзя рассказывать. А Левка был в Москве. Они не могли выбраться. И Леве подарили собаку. Этого лабрадора.

– И ты…

– Да нет. Мои-то собаки спят со мной. Я сейчас приехал к Леве и говорю: «Лева, а где он спит?» А я знаю, как Лева его любит. Он говорит: «С нами». Представляешь?

– То есть не один ты спишь с собаками.

– Я не одинок. Понимаешь? Лева со своей женой Асей тоже спят с собакой. Лева, прости. Я надеюсь, я ничего не сказал плохого.

– Спросив о собаках, я не могу не спросить о ноге. Потому что ты знаешь, какая фраза из нашего интервью стала крылатой? Когда ты спросил меня: «Ты мне теперь руки не подашь?» – я тебе сказал: «Руку подам, ногу – нет».

– Да?

– Да. А скажи, смелые эксперименты в сексуальной жизни продолжаются?

– Дима, я все-все-все то же люблю. Все-все остается, но просто здесь в Торревьехе…

– Таких ног нет?

– Здесь… Я как-то стал каким-то более приземленным.

– Может, обленился?

– Да, ты думаешь? (Смеется.) Жарко.

– Влияет. Жарко. Хорошо. А что интересного вот после ноги происходило еще в твоей сексуальной жизни? Вот чем можно было бы похвастаться?

– Я не знаю, Дима, что говорить.

– Но самое яркое?

– Ты прям серьезно хочешь?

– Да, абсолютно.

– Прям серьезно-серьезно?

– Абсолютно.

– Ну прям ничего такого, чтобы прям вот взорвать общество, нет. Ну, обычный…

– Но подорвать слегка?

– Так: из групповушки. Ну, так: потрахались – разбежались. Мальчики, девочки. Все в том же режиме.

– Много мальчиков?

– Не в Торревьехе. Не в Испании.

– В Москве опять?

– В Москве. Ну…

– Столица разврата.

– Ты же понимаешь, да? Как заедешь, так потом не выберешься.

– Много мальчиков и девочек одновременно?

– Так это же все – пары, семейные… Это же все абсолютно тематические люди.

– И только ты один без семьи пришел? Или с девушкой?

– Ну, было много раз по-разному. Где-то – с девушкой, где-то – без нее.

– Ну вот сейчас в Москве когда был, как оно было?

– Ну, было что-то, но так. (Смеется.) Нет, ничего интересного. Не провоцируй меня. Ну что я тебе расскажу?

Леша Панин все время живет один. Я один. Моя семья – это мой ребенок

– Хорошо. Когда ты приезжал в Стамбул, с тобой была очень красивая такая, интересная, умная девушка Ева.

– Да. Она тебя очень любит. И Алесю тоже.

– Но это взаимно. Нет, она очень хорошая.

– Да.

– Скажи, она есть?

– Она есть, но просто, понимаешь, если начать говорить о моих взаимоотношениях с женщинами, то нужно каждой будет посвящать отдельную историю. Люди от этого, конечно, свихнутся.

– Но она до сих пор с тобой? Или периодически?

– Мы никогда не были вместе и никогда не были порознь. Мне повезло в жизни, наверное, идиоту, что меня всегда окружали порядочные женщины.

– И красивые.

– Красивые. Но красивые – это не профессия. Меня окружали порядочные люди. Понимаешь, мы и в тот раз с тобой разговаривали, в том интервью, и мы говорили о моей жене Люсе. Каждая женщина в моей жизни, которая что-то для меня значила, достойна отдельной программы, отдельной темы. И нельзя сказать в двух словах о ком-то.

– Но ты собирался с Евой жить в Торревьехе.

– Так мы даже расписались.

– Расписались?

– Да, конечно. Она по паспорту моя жена.

– Так. Она живет с тобой здесь?

– Нет.

– Почему?

– Потому что Леша Панин все время живет один. Я один. Моя семья – это мой ребенок и…

– Две собаки.

– Естественно. Это мой ребенок. Не получается у меня ни с кем жить. Я один.

– Но она приезжает?

– Она приезжала один раз, и мы сделали… Ну, мы и расписались для того, чтобы сделать документы. Это ни в коем случае не умаляет того, что она близкий человек, она навсегда останется близким человеком. Но я …банутый. Я эгоист, я не ценю того, что происходит. Я во всем всегда виноват. Так же, как с Люсей, так же, как с моей Лией, так же, как с Евой. Я – это… Я не знаю, что говорить, Дима.

Ева всегда на связи. И она вот сейчас недавно написала, что «ты никогда мне не простишь, что ты из-за меня не вернулся к своей Лии. Ну вот, у нас нет семьи: я хотела семью, а ты мне этого дать не можешь». Очень сложно все. Понимаешь?

– Ну, грустно.

– Да как-то я привык уже, знаешь. Ничего нового.

– А ты с предыдущими женами видишься?

– Так у меня предыдущая жена одна была – Люся. Она в Америке.

– Хочешь увидеться с ней?

– Нет, уже нет. Она везде в татуировках.

– Ты так заплакал в прошлый раз, когда мы о ней заговорили…

– Я хотел бы с ней увидеться, если бы мне сейчас сказали, что «Леша, а хочешь сейчас машину времени отмотать в 2000 такой-то год, и чтобы всего этого ужаса не было, и чтобы вы были опять вместе?» – я бы сказал: «Да, сотрите ей память».

– Хорошо.

– Я понимаю, что безумная пропасть лет, событий произошла. Очень хотел бы вернуть. Очень хотел бы. Хотел бы к своей Люсе на коленях поползти. И из-за этого просрал Лию, которая меня любила, а я, как дебил, бл…дь, говорил о том, что люблю мою Люсю. И когда мы с Лией спали в одной кровати, фотография меня с Люсей висела над нашей головой. Я дебил. Понимаешь? Ребенок ненормальный, дебил. Понимаешь?

Жить с человеком, который тебя любит, а над твоей головой висит фотография другой женщины, и татуировка этой женщины, и ей все время говорить о том, что «ты же понимаешь, что, если Люся вернется, я тебя брошу».

А потом, когда вот эта женщина, которая тебя полюбила и которая готова была всю свою жизнь тебе отдать, и ты ее просрал. И только когда ты ее просрал, ты понял, что это была женщина, которую ты любил.

– А Люся – это самая большая любовь в твоей жизни?

– Она не самая большая. Теперь я понимаю, что она какая-то – как это называется? – трагическая… Как это называется?

– Трагическая любовь?

– Как это слово называется? Она столько разрушений принесла!

– Вы переписываетесь?

– Нет-нет-нет.

– Вообще ничего?

– Вообще. Она и была красивая, а сейчас она еще очень красивая. Ничего. Со мной не переписываются женщины, с которыми у нас были большие любови. Это как пожар. Это, знаешь, как этот…

– Отпылала.

– Немецкая армия, бл…дь, когда прошла – и огнями все сожгли, напалмом. Ни с кем. Ни с Мариной Александровой больше никогда не виделись…

– И не снимались?

– Ты понимаешь, парадокс, что с Маринкой никогда больше после того, как мы с ней разошлись, не виделись даже в коридорах «Мосфильма». Я встречался с кем угодно, вот блин…

– А ты скучаешь по ней?

– По Маринке?

– Да.

– Нет. Это вот как раз – «здесь и сейчас». Это детское счастье, брызги шампанского.

У меня нет в Испании любовниц. Я сплю с двумя собаками

– Девушки у тебя есть периодически? Вот здесь, в Торревьехе.

– Нет.

– Ева уехала, раз была и после нее никого не было?

– Ну, давай Еву сюда не приплетать. Ты хочешь спросить, занимался ли я сексом здесь?

– Да.

– Ну да, занимался.

– С нашими бывшими девушками, да?

– Нашими…

– Ну, из России, из Украины.

– Да-да-да.

– Да?

– Да-да. Нет, не нашими бывшими. С одной.

– С одной.

– Да.

– То есть ты занимаешься сексом с одной девушкой?

– Я не занимаюсь. Я… Это произошло – и все.

– А мальчики?

– Мальчиков нет. Дима, я не гомосексуал. Пожалуйста, не надо меня к этому приписывать.

– То есть ты живешь без секса?

– У меня куча порносайтов.

– И?

– Все прекрасно.

– Не понял.

– Дима, у меня нет здесь любовниц. У меня нет здесь…

– Скажи: «Я сплю с двумя собаками».

– Я сплю с двумя собаками, бл…дь – и все.

– И закрыли эту тему. (Смеется.)

– У меня есть люди, которые мне здесь нравятся. Я бы с удовольствием, может быть, потрахался, но пока этого не произошло.

– Почему?

– Потому. Потому что я сплю с двумя собаками. (Смеются.)

– То есть две собаки заменяют тебе девушек.

– Да. И порносайты.

– Ты смотришь порносайты – и они у тебя вызывают какие-то эмоции?

– А ты – нет?

– Нет.

– Вот сидит и врет.

– Нет, честно. Не вызывает эмоций.

– Дмитрий, мы не можем с вами этот разговор продолжить вдвоем – надо позвать вашу жену. (Смеются.) Алеся, скажите, пожалуйста…

Алеся Бацман: У него эти эмоции вызываю я. Ему не нужны порносайты.

– А одно другому мешает?

Алеся Бацман: Нет. Наверное, не помогает и не мешает.

– Не хватает эмоций на порносайты уже, да? (Смеется.) 

Алеся Бацман: Да.

– Хорошо. Нет, ну стоп, подождите. Ну а чего?.. Если с такой точки зрения подходить, то тогда и секс-шопы не нужны.

– Понимаешь, просто беда в том, что Алеся боится собак.

– Мы о собаках уже все – отложили.

Нет, ну получается, если с такой точки зрения подходить, то если мужчина и женщина живут вместе, им двоих хватает – значит, тогда нужно закрыть все секс-шопы. Так это же дополнение. Можно же покупать всякие игрушки, всякие штучки. Это же тоже прикольно. Нет?

– Наверное.

– Я не думал, что Гордон такой закомплексованный.

– У богатых своя жизнь. (Смеются.) Леша, скажи, море, климат, Торревьеха… Мы, кстати, не в Торревьехе, для зрителей скажем. Мы сейчас в Кальпе.

– Мы вначале это сказали с тобой. Кальпе – замечательный город, конечно, да.

– Вот скажи, вот красиво все, хорошо, YouTube у тебя есть, да, книжки наверняка какие-то ты читаешь… Да?

– Дима, я очень мало читаю книжки, потому что, к сожалению, у меня всегда так было. У меня, знаешь, чего-то в башке шарахает – и мне срочно нужно читать. Я читаю, читаю, читаю, читаю, потом откладываю – и большая-большая пауза. Я могу «Мастер и Маргарита» перечитать по 11-му разу. И мне люди говорят: «Леша, но ты же не читал вот там вот это, вот это. Тебе не надоело?» А я не хочу.

– Ты все время новое там находишь?

– Просто, знаешь, я не читал «Старик и море» до очень взрослого возраста. Как и «Мастер и Маргарита», собственно говоря. Но «Мастер и Маргарита» я прочел [раньше]. А «Старик и море» – буквально три года назад. После этого я перечитал его раз 50. И после этого я еще и аудиокнигу умудряюсь поставить себе на ночь глядя.

– Ничего себе…

– А мне рассказывают про «Преступление и наказание» Достоевского, а я все никак не могу осилить. Вот прочитаю два абзаца…

– Тяжело.

– И он мне прям – Достоевский этот – поперек горла. Я не могу его осилить вообще. И все говорят, что он великий писатель, а я вот читаю два абзаца – и не могу.

– Ты думал о том, в каком кино ты бы хотел сегодня сняться? Вот ты же смотришь наверняка новые фильмы.

– Я даже тебе прям… даже досказать не дам.

– «Старик и море».

– У меня что было 20 лет назад, что сейчас, что, наверное, помирать буду – все это останется. К сожалению, я не снялся в таком кино. И к сожалению, у меня это не получится, потому что я не он. Если бы я смог бы хоть близко быть похожим на Даля в «Утиной охоте», это было бы…

– «Отпуск в сентябре».

– «Отпуск в сентябре». Можно было бы вообще закончить, бл…дь, все это кино… Даль был очень недоволен этой ролью, он был недоволен режиссером.

– А кто режиссер, не помнишь?

– Не помню фамилии. Я слышал. И у него были [роли] ну, вот по моей психофизике, по тому, что я бы хотел. Да, конечно, вот то, что Даль сыграл.

– Чем он играл? Ты как актер понимаешь вот специфику? Что это было? Откуда он брал это?

– Ну, во-первых, если ты… Начнем с этого: если ты сейчас проследишь великих актеров 80-х – да? – манера игры очень меняется. 70-е, 80-е…

– Да-да.

– Крючков, Рыбников…

– Да. И кино меняется.

– И кино меняется.

– Да.

– И сейчас даже когда смотришь на Даля, ты немножко сейчас вот, понимаешь… Ну, ты понимаешь: Андрюху Панина поставить с Далем рядом – кто…

– Нет, Даль хорош.

– Кто из них более правдив?

– Более органичный. Да.

– Панин.

– Панин, конечно.

– А Даль более…

– Неуловимая глубина какая-то, да?

– Глубокий. Он, конечно, сумасшедший.

– И магия, правда? Вот…

– Его глаза…

– «Отпуск в сентябре» – магия. Да.

– Я сейчас просто кадры в голове кручу. А вспомни, как они с Высоцким «Плохой хороший человек», где это единственная картина, где они вместе снимались.

– Хейфица, по-моему.

– По-моему, да. Не помню. Две совершенно противоположности, но при этом каждый зациклен на том, что он самый гений. И вот они на площадке сошлись. И там не было… Если Высоцкий всю жизнь тянул на себя одеяло, потому что он всегда был гением и он считал себя: «Высоцкий и все остальное – кто это здесь?» А здесь два равных соперника. И вот когда они вышли вдвоем: Даль и Высоцкий – это же круто. Люди, к сожалению, не так смотрят на кино.

– Конечно.

– Люди не обращают на это внимание.

– А ты когда видишь…

– И Папанов там еще был.

– Да-да-да.

– В довесок.

– Третий гений. А ты когда смотришь фильмы, ты проникаешь в детали вот чужой актерской игры: как это он делает? Или нет? Ты разбираешь это?

– Не разбираю. Я об этом много раз говорил: если прям вот приглядываться через лупу, как он оценил, как он это сделал, как он это, то это неблагодарно. Просто плохого артиста сразу видно. А когда ты смотришь на Янковского, на Даля, тебе вообще не хочется в этом ковыряться.

– Магия. Магия.

– Ты просто вот… Ну, ты понимаешь как профессионал, что там на пленку снимали, 85-й объектив, фокус-пуллер тебе рулетку протянул на столько-то сантиметров. Ты понимаешь, что ты из фокуса можешь не вывалить. Я понимаю, что Янковский не может вот так это сказать. Но понятно, что есть профессиональные вещи.

Но когда ты смотришь таких людей, ты не обращаешь на это внимания. Ты обращаешь внимание на фигню, когда ты видишь неталантливых людей. Вот все ошибки у неталантливых людей ты видишь. А когда ты видишь талантливых людей, тебе не хочется эти ошибки замечать.

– Янковский – великий актер?

– Великий. Безусловно. И великий актер, и великий… И жил он талантливо.

– Вы общались?

– Да. Мало. Мало. Ну ты что?

– Но снимались вместе?

– Нет, я снимался у Романа Балаяна, нашего любимого.

– Да.

– И я много знаю про Олега Ивановича. Я с Олегом Ивановичем не снимался ни в одном фильме, но мы были знакомы. И Олег Иванович про меня даже как-то умудрился брякнуть на телевидении хорошие слова. Ну, так: из него вытянули, ему не оставалось ничего сделать, как сказать про меня хорошие слова. (Смеются.) Он просто случайно оказался под рукой.

– Посмотри мое интервью с Балаяном.

– Я очень… Да, вот это я обязательно посмотрю.

– Посмотри. Он, конечно, грандиозный.

– А Роман Гургенович – это не потому, что я у него снимался. Он великий. Он сам может признать… Я как-то с ним сидел, когда мы снимали кино, и что-то он рассказывал про кино с Машковым. «Две луны, три солнца», по-моему. Ну, это в проброс, так вот – на площадку. Там камеру переставляют, мы что-то с Балаяном разговариваем, и он говорит: «Плохое кино». Про себя. То есть он прекрасно отдает себе отчет, где он…

– Трезвый.

– …Великий, а где не получилось кино. Его любимое кино – «Каштанка».

– А ты знаешь, Гурченко какой его фильм выделила?

– Какой?

– Вот тоже это, наверное…

– Так и мы с Гурченко как раз познакомились на фестивале в Выборге, где я был в жюри. Это был банкет. И Балаян, и Гурченко – все там были. И Людмила Марковна рассказывала…

– Ты знаешь, интересно: на одну из последних наших встреч Людмила Марковна приехала с мужем – Сергеем Михайловичем Сениным, я вчера с ним разговаривал, он звонил как раз. Какой-то фестиваль тогда был и после него в ночь собирались ехать в наш любимый ресторан. Роман Гургенович появился тоже. И она говорит: «Давай Рому возьмем». Ну конечно. Мы сели в машину с водителем. Нас было там человек шесть, наверное. Набились в машину, Людмилу Марковну уже на первое сиденье усадили. И мы сидим в ресторане, ночь – она говорит: «Вот все, что он снял, – все класс. У него есть самый гениальный фильм, один из самых лучших фильмов советского кинематографа, в котором нет слов: «Бирюк».

– А я не видел.

– «Бирюк».

– Название я знаю, но не видел его.

– Вот она сказала, что это самый гениальный фильм Балаяна и один из самых лучших фильмов советского кинематографа.

– Ты знаешь, Роман Гургенович – он стал сейчас как продюсер выступать в Киеве. Ну, и не сейчас, а давно уже.

– Угу.

– Он уже делал проекты как продюсер. И…

– Нет, «Бирюк» – это, наверное, 70-е или 80-е годы.

– Я посмотрю. Дима, я название помню.

– Посмотри наше интервью с ним. Большое, интересное.

– Я обязательно посмотрю.

– Угу.

– Балаян – это, к сожалению… Я сейчас не пытаюсь записывать себя в старики, но очень жалко, что многие люди даже не понимают, о ком мы сейчас говорим. Когда мы учились в театральном институте еще 20 лет назад, мне предложили на выбор… А там не на выбор, а параллельно было: Сурикова, Балаян, Масленников. Я снимался у них в результате параллельно в пяти картинах.

– Ну, все хороши.

– Я у всех снялся. И еще Федор Попов – «Четыре таксиста и собака», опять-таки.

– Опять-таки, собака. (Смеется.)

– Без собаки никуда. И понимаешь, если бы мне предложили от кого-то отказаться, чтобы быть у Балаяна, если бы он не свел график, я бы, естественно, отказался бы от всех, чтобы сняться у Балаяна. Понимаешь, Балаян уже может ничего не снимать. И понятно, что ему нравится «Каштанка». Я сейчас вспоминаю «Каштанку» – с точки зрения языка кинематографа это, может быть, круто. Я просто ее очень плохо помню. Я помню Табакова там с Каштанкой. А «Полеты во сне и наяву» – это… Там Олег Иванович даже тапок одевает…

– Да.

– Он встает с кровати, как в Советском Союзе, и камера под стулом, где мы видим эту ногу, не попадающую в тапок.

– «Полеты во сне и наяву» – это вообще фантастика. Это фантастика.

– Мы с тобой заговорили о кино. Дима, опять-таки, сейчас не помню [автора слов]: «Называя меня кем-то, вы меня автоматически отрубаете от всего остального». Я к чему тебе это говорю? Да, актер, мне многие [обо мне] пишут: «Вот был такой актер, а сейчас – нудистский пляж или еще что-то».

Ребятки, жизнь – намного шире. Почему мы все зацикливаемся на том, что я звезда, актер – вот, бл…дь, аплодируйте мне? Мы все это прошли. Да я просто хочу быть обычным человеком, хочу, бл…дь, на нудистском пляже, хочу сниматься в кино… Но я не хочу себя ставить в эти рамки.

Наверное, потеряв в своей жизни все, ты можешь… Я тебе даже это не объясню, Дима. И ты сейчас не готов даже будешь это понять. Когда у меня была дорогая BMW X5, я с трудом мог себе представить, как я сяду на какую-нибудь «Жигули», «Лада Калина». Я не знаю, как они называются.

– А сейчас?

– Нет, сейчас все хорошо, наоборот. Но был момент. Знаешь, когда у тебя гонорар, грубо говоря, $100 тыс., $70 тыс. в месяц и ты привык к этой зарплате – вдруг тебе говорят: «Ни хера – ты получишь $20 тыс.» – у тебя трагедия. Как это? Я же привык вот к этим деньгам, у меня же столько работы в кино, в театре, у меня же такие гонорары… Как это я буду жить на $20 тыс.? А когда ты оказываешься, когда у тебя нет денег на то, чтобы оплатить что-то, все на место встает.

Мне просто повезло, наверное, потому что я все равно считал, что все будет хорошо. Сейчас расскажу историю. Мы с Женькой Мироновым снимались в «Августе 44-го».

– Угу.

– История даже не особо про Женю Миронова. Сидим в микроавтобусе, город Слоним, Беларусь. Женька Миронов – уже звезда. Естественно, дядя Витя Павлов… А меня никто не знает. В автобусе Женька лицом к нам. А на улице за его спиной люди. И Женька говорит: «Узнали – сейчас звезду включу» – и поворачивается, делает звезду, смеется.

Он к этому с иронией относился. Но, к сожалению, наши артисты и многие публичные люди в том числе, наверное, и ты… Я не уверен, что это кого-то может обойти. Мы все равно на себя навешиваем известность, значимость: «Я – Дмитрий Гордон», «Я – Алексей Панин», «Я – Иосиф Кобзон». А может быть, просто снять с себя одежду, сесть где-нибудь на озере и забыть об этом обо всем?

– Леша…

– Я сейчас не о тебе.

От мужчин-режиссеров были очевидные знаки внимания. Но не приставания. Даже в штаны не залезали

– Я понимаю. А вот скажи, умер Олег Павлович Табаков. И Елена Проклова начала на весь мир рассказывать о том, как он ее грязно домогался в 15 лет и так далее. Что ты почувствовал, когда прочитал?

– Во-первых, я этого не видел. Я услышал это где-то отдаленно: обрывки из соцсетей. Я даже, собственно говоря, особо не понимаю (задумался). А сколько ей было лет?

– 15.

– Домогался прям жестко?

– Ну, не грубо, она пишет, говорит там, но там детали есть, подробности.

– Я не читал этого.

– Они и жили определенное время.

– Они вместе?

– Да.

– Я не читал этого.

– Ну как? Он приходил к ней.

– Нет, Дима.

– Каждый день, она говорит.

– Дима, она-то его не гнала.

– (Смеется.) Так это же главный вопрос.

– Я слышал отдаленно, что Проклова рассказывала о том, что Табаков ухаживал. О том, что они жили вместе, я даже не слышал. Но раз Проклова была не против – ну и прикольно. Ну, Лолита набоковская.

– Красивая женщина Проклова, правда?

– Звезда. И талантливая актриса. И понимаешь, опять-таки, мы сейчас забыли про Проклову. Ну, я имею в виду, не нас, а молодежь. Мы-то не забыли. Проклова – она снималась с каких лет? Она талантливая актриса. Зачем она начала рассказывать про Олега Павловича, непонятно. Ну, жила – и жила.

– А кто не жил?

– А с кем я только не жил?

– Да. Были актрисы, с которыми ты не жил?

– Да боюсь даже рассказывать. У меня все хорошо. У меня вот мужчин не было, с кем я жил. Я вот думаю, может быть что-то упустил в своей жизни. У меня были возможности пойти по другой карьерной лестнице.

– Предлагали режиссеры пожить с ними? Мужчины.

– Нет.

– Нет?

– Были просто явно очевидные знаки внимания.

---

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

---

– От мужчин-режиссеров?

– Да.

– А от кого?

– Не скажу.

– А какие знаки?

– Нет, не приставания. Даже в штаны не залезали.

– Слегка погладил, прикоснулся?

– Нет, даже такого не было. Было просто очевидно, что если я сейчас скажу «да», то возможно дальнейшее развитие событий. Никаких грязных… Фу, сам себе противоречу. В сексе вообще не бывает грязного. В сексе все чисто. Просто развитие событий могло происходить по-другому. Но никаких домогательств.

Андрей Харитонов, когда я был молодым, проявил мне какие-то знаки внимания. Я даже не понимал, что такое гейские отношения

– Вот домогательства режиссеров или актеров маститых по отношению к молодым актрисам…

– Нет, было одного актера домогательство. И я с ним потом играл.

– По отношению к тебе?

– Да. Но он испугался. Мне было 18 лет, а он был звездой советского кино. И я его до смерти влюбил. И самое большое – что я в первый раз в жизни этого человека… Понимаешь, Дима, все, что мы с тобой сейчас коснемся, – это нужно посвятить отдельные передачи.

– Угу.

– Я этого человека… Моя мама его любила, и я к нему… я с ним снимался в первом своем кино. И больше с ним не общался. Он был очень известным.

А потом я первый раз в жизни хоронил живого человека.

– Как это?

– Он сидел у себя в квартире. Мы гуляли, мы выпивали и оказались в гостях.

– У него?

– Нет, не у него. Мы оказались в соседней квартире – у сына Миши Горевого. У Горевого в квартире. А Андрюха жил в соседней квартире. И у него уже было пять операций, и он должен был умереть. И он ждал просто своей смерти и пил.

Я спросил: «А он сейчас там?» Я боялся зайти. Он был звездой советского кино, которого любили все женщины.

И в четыре утра я говорю: «Пойдемте позвоним ему». И мы зашли. И они там сидели со своим другом, и уже несколько месяцев не в адекватном состоянии, потому что он знал, что ему врачи сказали: «Тебе осталось либо три дня, либо неделя». Он знал, что он сейчас умрет. У него были трубки везде. Это был Андрей Харитонов.

---

Харитонов умер в июне 2019 года, снимок сделан в 2015-м. Фото: andrey-haritonov.ru

---

– «Овод».

– Я хоронил живого человека. Я сейчас не могу сдержать слезы, потому что я хоронил живого человека. Очень порядочного, очень культурного. И сейчас, чтобы пресса не разносила: «Харитонов домогался Панина». Нет, это было совсем в 18 лет, когда Андрюха был еще на пике. 

– Да. Как это выглядело?

– Ты имеешь в виду, когда мы хоронили Андрея?

– Нет. Как он домогался?

– Нет, он не домогался. Дима, прям вот забудь это слово «домогался». Потому что сейчас во всех…

– Ну, какие-то знаки внимания оказывал, да?

– Нет. Ну, Андрюшка был геем. Это все знали. Мне в то время было 18 лет, я ничего не понимал. И когда мы снимались, никаких домогательств не было. И вот сейчас он смотрит на нас с небес, и он понимает, что я вкладываю в это все хорошее.

Потом я стал звездой, я снялся уже в «Жмурках», Андрюха стал меньше сниматься, и он уже не был мачо и не был любимцем всех. И у нас был спектакль вместе. И Андрюха когда-то, когда я был молодым, проявил мне какие-то знаки внимания…

Я даже не понимал, что такое гейские отношения. Может быть, где-то в голове у меня были какие-то воспаленные сознания, что мне хочется, но я этого очень боялся.

Нет, это не домогательство – даже не произноси это слово. Это были знаки внимания, которые я понял только потом.

Но просто самое интересное – что в этой квартире, когда я… мы только снялись в фильме Глеба Панфилова «Романовы. Венценосная семья», и Харитонов для меня… Ты понимаешь, мне 18 лет. А это «Овод».

– Конечно.

– «Человек-невидимка». Это Андрей Харитонов. «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Ты понимаешь? Харитонов! И он никогда… Я вот еще раз говорю вам: это можно ничего не вырезать, но вот слово «домогательства» – это сейчас наша, сука, пресса перевернет. Это были знаки внимания. Когда он увидел перед собой 18-летнего дебила, он ничего дальше не позволил себе сделать. Он – наоборот.

И когда уже я был известный такой, у Андрюхи пропала его звездная болезнь. Он же был очень звездой, когда ему было 40. А потом у него, как у меня сейчас, она проходит, вылечивается.

Просто перед его смертью случайно мы оказались именно в этой квартире, где я был в 18 лет. Я его пытался подбодрить. Это было меньше чем за месяц до смерти. Я маме еще позвонил, говорил: «Андрюха Харитонов сейчас умрет».

А он сидел и пил водку ведрами, без остановки. И я забрал у него штаны, рубашку… Я сказал: «Андрюха, помнишь, у тебя хороший гардеробчик был? Ты же помрешь сейчас. Может, мне отдашь?»

– Ай…

– Это была шутка. Мы понимали, что он умирает. И он понимал, что умирает.

«Ты же все равно помираешь», – говорю. Мы ржали, мы пытались его сдерживать, чтобы он только не приходил в себя.

Я как-то гонорар получил – сбегал в магазин на Гоголевском бульваре, купил какое-то виски. Потом у меня репетиция была в театре с Джигурдой – пришел и говорю: «Я только что от Андрюхи Харитонова, он помрет». И пока мы репетировали спектакль, Андрюха помер.

– Леша, а многие артисты имели не просто звездную болезнь, а отвратительную звездную болезнь?

– Наверное, да.

– Ну вот ты видел кого-то с отвратительной звездной болезнью? Что было стыдно прямо.

– Дима, видел точно, но я сейчас не могу вспомнить. Не потому, что не хочу тебе говорить, а просто, наверное, я так немножко от этого абстрагировался, и когда это по горячему – помню.

Я очень сильно ругался на каких-то артистов, прямо очень сильно. И бл…дь, меня колотило от того, что они так себя ведут. Но сейчас, наверное, просто уже прошло.

Ты понимаешь, в какой-то момент у Лехи Маклакова она началась.

– Он в Киеве долго жил.

– Да. Но понимаешь, он талантливый человек.

– Да.

– Просто, я не думаю, что Леша обидится. Наверное, актеру, который получает популярность в более взрослом возрасте, не то что сложнее… Понимаешь, когда ты молодой мальчик, тебе 18 лет, свалилась слава и ты ведешь себя как придурок, это простительно. Ты молодой. Ну, дурачок. А когда взрослый человек ловит звездную болезнь. А ловят ее все. Но просто смотреть на взрослого человека… Я сейчас не только о Маклакове. Даже я не видел у него звездной болезни.

Я помню, что мне кто-то рассказывал на сериале «Солдаты», что Маклаков как-то себя ведет, что это кому-то не нравится. Но, опять-таки, про меня тоже рассказывали, что оказывается, я посылаю водителя за кормом для своих собак в «Азбуку вкуса». Этого не было.

Я допускаю, что Леха Маклаков поймал звездочку в какой-то момент.

– Лучше поймать звездочку, чем белочку.

– Ну, это да. У нас никогда не было конфликта с Маклаковым. И я к нему отношусь… Мы с ним даже разговаривали, какие-то хорошие слова друг другу говорили. Ты меня просто спросил про звездную болезнь. Я надеюсь, думаю, что он не обижается. Ну это, знаешь, наверное, больше шоу-бизнес подвержен этому.

– Да.

– Типа Димы Билана, наверное. Ну, может быть, не Димы. Но, мне кажется, актеры драматические в этом плане все-таки прошли школу театра и театральную вообще подготовку. И в первую очередь профессия, а не звездность.

Есть четкая установка в мире кино: я сейчас сниматься не буду. Меня могут пригласить на один-два съемочных дня, хайпонуть

– Леша, ты знаешь, о чем я думаю? Вот смотрю на тебя – и я повторю в третий раз уже – ты в прекрасной форме находишься. Мне очень хочется, чтобы ты сыграл в классном кино и много сыграл в классном кино. Потому что потенциал сумасшедший. Понимаешь? Ну давай на хорошей ноте вот такой…

– Ты же понимаешь, что это сейчас не может сработать. Это, опять-таки, не связано с нашим этим правительством, с нашим Путиным или еще с кем-то.

Понимаешь, произошло столько событий в моей жизни, какие-то из них правдивые, какие-то из них… Это все накапливалось, что-то придумали про меня, что-то было на самом деле. Но есть четкая установка в мире кино: я сейчас сниматься не буду. Меня могут пригласить на один, на два съемочных дня, хайпонуть за счет меня, заплатить мне хороший гонорар.

– На главную роль – нет?

– Я для общества не их.

– Но есть же и режиссеры, которые не подвержены обществу. Есть же великие… Есть Звягинцев, например. Я не знаю. Есть Прошкин.

– Я не знаю. Я просто знаю отношение ко мне людей, у которых я снимался и которые ко мне хорошо относились.

– И что они говорят?

– «Мы бы с удовольствием снимали Панина, но сейчас мы это делать не можем».

– Ну, «сейчас не можем, а завтра сможем». Правда?

– Дима, буду смотреть завтра и надеяться. Я знаю точно, что этого сейчас не будет. На один-два съемочных дня. Дима, это другой мир. Это кино. Когда ты нужен всем, тебя рвут. Потом тебя опустили куда-то ниже плинтуса.

И даже не важно. Дело-то в том, что все эти люди ко мне плохо-то не относятся сами.

Это то, о чем мы с тобой говорили по поводу Путина. Эти все люди, которые сейчас пойдут за него голосовать и поддерживать его политику, – они нам будут с тобой в ресторане Дома литераторов говорить: «Леша, ну ты же понимаешь, у меня тягота. Куда я могу пойти?» Я это своими ушами слышал.

– Да, я понимаю это. Я это понимаю.

– Мне Стасик Дужников рассказывал, как они баллотировались куда-то где-то в депутатские истории. И когда я говорил: «Стас, но ты же не понимаешь. Ну как это можно? Это же преступники». –- «Леша. У меня МХАТ, у меня это…» О чем ты говоришь?

– Я понимаю это.

– И они все такие. И они сейчас пойдут на выборы и будут всем рассказывать…

– …Что «Единая Россия» – это круто.

– «Единая Россия». А дома – это не просто мои домыслы – они будут сидеть и говорить: «Ну, конечно, так. Но нам же…». Это по-другому происходит. Я присутствовал при этих разговорах.

Это циничность, вранье, ложь. Понимаешь, в этой жизни либо нужно все… Я не знаю, как бы я себя повел, если бы мне было что терять.

Я все просрал

– Угу.

– Я уже все про…бал. И вот про…бав, потеряв все, я почувствовал свободу.

– Но вот видишь: ты честный. Ты говоришь об этом.

– А когда у людей есть что терять, они могут не потерять. Они могут 300 раз подумать.

– Я понимаю.

– Это я сейчас такой свободный и счастливый.

– Я понимаю, Леша.

– Я в Испании, я все просрал – в кино меня не ждут.

– Талант не просрал. Ты не все просрал. Талант при тебе.

– Ну, понимаешь, мы с тобой сейчас говорим… Ну, это даже не интервью – это мы сейчас с тобой говорим… Я даже забыл, что здесь камеры.

---

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

---

– Угу.

– Я просто не хочу подставлять этих людей, называть их фамилии, да?

– Не надо. Не надо. Не надо.

– Стасик Дужников, конечно, сказал фамилии. И он мне особо ничего не сказал. Он не баллотировался в Госдуму, и он там…

– Я понимаю. Не надо. Фамилий не называй.

– Но это…

– Леша, знаешь, что я хотел бы напоследок? Огромное количество людей тебя любит. И в России, и в Украине, и в Беларуси, и в Испании – да по всему миру, где звучит русская речь.

Любят тебя за то, что ты талантливый человек, за то, что у тебя оголенный нерв. И знаешь, еще за что? За то, что ты добрый. Это так важно сегодня, когда такой агрессивный мир вокруг! Скажи им что-нибудь. Смотри, вот твоя камера. Скажи им что-то хорошее.

– Ребятки, я даже не буду ничего придумывать. Самое главное – это вот пространство, вот отсюда (показывает на сердце) откуда-то выкидывать добро и любовь. К людям, к окружающим. Никого не осуждать, никого не ругать, никого не пытаться оскорблять.

Да, вам что-то не нравится, вы можете с чем-то быть несогласными, но, блин, ну, эти же люди могут быть тоже несогласными с вами. Не судите… О! Кто об этом сказал?

– Не судите, да не судимы будете?

– Да. Кто это? Чья это фраза?

– Боюсь, это из Евангелия откуда-то.

– Не Иисус случайно?

– Вполне возможно.

– Ребятки, вот только что я случайно придумал фразу, которую, оказывается, до меня брякнул Иисус (выражение происходит из Евангелия от Матфея. – «ГОРДОН»). Не судите – и не судимы будете. Просто любите друг друга, будьте счастливы, улыбайтесь. Я сейчас говорю не дежурные слова. (Выдержал паузу и улыбнулся.) Я все сказал.

ВИДЕО

Видео: В гостях у Гордона / YouTube